— Стешка, не надо об этом…
— Тебе все безразлично. Ты холодный как камень. Ты убегал от моей любви, боялся… Я отплатила тебе. Своим позором… Можешь смеяться надо мной. Смейся теперь…
— Что ты говоришь?
— Что ж, езжай.
— Прощай, Стешка.
— Обожди, — бросилась вслед и схватила Платона за плечи. Он почувствовал прикосновение ее груди и отшатнулся.
— Что?
— Хоть поцелуй на прощанье, поцелуй… — Стешка всем телом прижалась к Платону.
Платон освободился из Стешкиных объятий и распахнул дверь. Стешка обожгла его ненавидящим взглядом и отступила.
— Брезгуешь? Так знай, что я ненавижу тебя! Я люблю Кутня, люблю больше жизни!.. А ты… ты ничтожество. Ты сестра милосердия в штанах! Тьфу на тебя!.. Проклинаю!
С горящим лицом, не чуя себя, Платон выскочил за ворота.
— Дядько Савва, гоните коней! Быстрее!
Секретарь обкома партии Павел Шаблей приехал в Косополье неожиданно для Бунчука. И Петр Иосипович очень жалел, что не встретил его на границе своего района.
— Надо же было позвонить, Павел Артемович, — сказал, виновато улыбаясь, Бунчук, увидев в кабинете Шаблея.
— Я дорогу знаю, не заблужусь, — ответил Шаблей.
— Вы проездом или специально к нам? — Бунчуку хотелось узнать о намерениях секретаря обкома.
— Давно собирался к вам… Пригласите Мостового.
— Его нет, Павел Артемович. Он поехал в Луганск.
— Зачем?
— Там у него, значит, девушка… Она выехала, а он за ней. Молодой, понимаете… Любовь.
— Это та, которая удрала из техникума? — спросил Шаблей. — Галина Гайворон, сестра Платона?
— Вы… вы уже знаете?
— У меня был директор техникума.
— Неприятная история вышла.
— Позорная, товарищ Бунчук, — поправил Шаблей. — Будем называть вещи своими именами.
— Мы уже разобрались… исправили…
— Исправили! Девушка бросила учебу, семью и убежала от позора. А как Мостовому?
— Мостовой сам виноват, Павел Артемович… Связался с девчонкой.
— Оставим Мостовому право выбирать себе невесту, — сказал Шаблей. — Мне ясно, что вся эта история придумана для того, чтобы скомпрометировать Мостового.
— Вы обвиняете меня? — побледнел Бунчук.
— Пока не обвиняю… Вы очень обиделись на Мостового за то заявление, которое он написал в обком? Знаете, о чем я говорю? — Шаблей внимательно посмотрел на Бунчука.
— Пусть приезжает комиссия и разберется, — растерянно сказал Бунчук.
— Зачем комиссия? — резко оборвал Шаблей. — Разве вы отрицаете то, что написал Мостовой? Давайте разговаривать по-партийному, товарищ Бунчук! Мостовой написал правду, честно и откровенно. И копию заявления оставил вам. У меня есть акт ревизионных комиссий тех колхозов, в которых по вашему указанию засевали эти таинственные гектары. Мы вместе с вами побываем в этих колхозах, и тогда я хочу посмотреть вам в глаза!
— Допустил ошибку, Павел Артемович. Хотел как лучше…
— Оставьте, Бунчук… Прошу вас написать объяснение для бюро обкома и дать партийную оценку своим действиям.
— Напишу…
Шаблей поехал по колхозам. Возвращался поздно, шел в чайную ужинать и до утра сидел в маленьком номере косопольской гостиницы над какими-то расчетами…
Утром он сказал Бунчуку, что хочет поехать в бригаду Нечипора Снопа, чтобы встретиться с механизаторами и поговорить с Платоном Гайвороном о его письме в ЦК.
— О каком еще письме? — перепугался Бунчук.
— Гайворон написал письмо о неправильной, по его мнению, политике заготовительных цен, которые установлены для колхозов, — ответил Шаблей. — Письмо очень интересное, и товарищи из ЦК просили меня поговорить с Гайвороном.
Бунчук вызвал машину и помчался в Сосенку…
— Где Гайворон? — даже не поздоровавшись, спросил Бунчук ошалевшего Коляду.
— Поехал… Наташка у него при смерти… Люди так говорят… А что? — Коляда ждал какой-то новости.
— Его хочет видеть секретарь обкома.
— Его нет. — Семен Федорович развел руками. — А я, Петр Иосипович, сам к вам собирался.
— Зачем?
— Вчера правление утверждало мой отчет.
— Ну и что?
— Наша парторганизация, Петр Иосипович, значит, тово… мину под меня подкладывает.
— Какую мину?
— Хотят выдвигать в председатели Гайворона, — жалобно сказал Коляда. — Все они за него… Вот я и не знаю, как мне при таком положении.