— Ты готовься к собранию, — уклонился от ответа Бунчук, — а там будет видно… На собрание к вам приедет сам Шаблей, так что смотри мне, чтоб был порядок. Приберите в школе зал, одолжите в райпотребсоюзе ковров… Подготовьте выступления, чтоб не лезли на трибуну кому захочется, а то такого нагородят…
— Выступления подготовим. Горобец напишет, — заверил Коляда.
— Изберите в президиум секретаря обкома, а уж потом меня, — напомнил Бунчук. — И об обеде позаботьтесь.
— Понял. А где сейчас уважаемый Павел Артемович?
— Где-то по колхозам мотается. Второй день ездит, — вздохнул Бунчук.
…Коляда готовился к встрече секретаря обкома. Школьный зал, где должно состояться собрание, был устлан коврами, увешан венками из елки, а Никодим Дынька сделал такую трибуну, что с нее смело могли бы произносить речь три оратора сразу. В клубе, где должен быть ужин, тоже были ковры и венки. По категорическому приказанию Коляды Иван Лисняк разрисовал стены колоннами, как и в косопольской чайной…
Теперь Семен Федорович беспокоился только об ужине. Чем он будет угощать такого гостя? Будут поросята, жареные куры, голубцы и голландский сыр, который Коляда считал самым большим деликатесом. А если секретарь обкома не любит свинину? А если он не ест сыра?
И вдруг у Коляды появилась блестящая идея. Он сел в машину и поехал в косопольскую чайную.
Семен Федорович зашел в чайную с черного хода и вызвал Исаака Ароновича. Ожидать его пришлось долго. Исаак Аронович в белоснежном халате появился неожиданно.
— Семен Федорович, я вас очень уважаю, но не имею времени даже сказать вам «здравствуйте». Вы знаете, кого я сейчас кормлю? Первого секретаря!
— Дорогой Исаак Аронович, выручайте, — взмолился Коляда, — век не забуду.
— Что вам надо? Говорите быстро, а то меня уже здесь нет. Я весь там, — Исаак Аронович показал на дверь.
— Завтра в Сосенку ко мне на собрание должен приехать товарищ Шаблей. И я не знаю, чем его кормить.
— Вы хотите, чтобы и я приехал?
— Нет… Но я должен знать, что он ест. Скажите…
— Записывайте. На завтрак я подал ему картошку по-косопольски со шкварками. Холодец и помидоры. Кислое молоко. Нет, кислое молоко вычеркните. На обед — борщ и шашлык по-карски.
— Как, как?
— Что вы меня мучаете, Семен Федорович? Я уже иду.
— Обождите! А поросят будет есть?
— Слушайте, Семен Федорович, вы хотите иметь ужин?
— Хочу.
— Он у вас будет. Я приеду к вам и приготовлю такой ужин, что первый секретарь будет доволен!
— Спасибо вам!
— На сколько персон? Заказывайте на тридцать, — посоветовал Исаак Аронович, — правление, ревизионная комиссия, актив… Идите и не беспокойтесь. А я сейчас так спешу, что не имею времени спросить, как здоровье вашей жены.
Коляда знал, что сегодня привезли Меланку с двумя сыновьями домой. Он слышал, как говорили молодицы, наводя в клубе порядок:
— Такие хлопчики! Как нарисованные!
— Оба чернявые, глазенки как тернины.
— Вот счастье Меланке.
— Наплачется, бедная, пока поставит на ноги.
— Колхоз не даст пропасть, это вам не старые времена.
— Хотела бы я видеть того волокиту, что от сынов отрекся.
— А он тут недалече ходит.
— Как же назвала?
— Одного Юрком, а второго… Семеном.
— Семеном? Сдурела. Так каждый же будет знать, что…
— Тихо! Кто-то ходит за дверью… Уснуло село.
Спали Меланкины сыновья, а она сидела, думая свою невеселую думу…
И Коляда не спал. Стоял, прислонившись к стенке, не решаясь постучать в окно. Хоть одним глазом посмотреть бы на своих сынов. Разве не мечтал он всю жизнь иметь сына? А теперь их у него двое.
Коляда тихонько постучал в стекло.
— Кто там? — такой знакомый голос Меланки.
— Я, Меланочка, я.
Пустила в хату.
— Зачем пришел? — повеяло холодом от Меланкиных слов.
— Покажи сыновей.
— Не твои. Уходи, Семен.
— Мои, мои, Меланочка…
— Нет у тебя сыновей. Сам отказался.
Коляда хотел подойти к кровати, но Меланка заслонила дорогу:
— Не подходи!
— Меланка, не прогоняй меня. Это же наши дети… Мои…
— Поздно вспомнил.
— Я же любил тебя, Меланка… Если бы тогда, после войны, не приехала Фросинья, то жили бы мы с тобой сейчас-Только с тобой я находил отраду…
— Не вспоминай. Разве у тебя есть сердце? Ты же только служишь. Всю жизнь дрожишь за свою шкуру и гоняешься за чинами, а их нет. Ничего у тебя нет. Ни семьи, ни счастья. И от сынов своих отказался. Боишься сказать, что они твои.