Леонтию Гнатовичу уже не хотелось никуда идти. Может же человек так вот выматывать душу. Коляда поднялся из-за стола и начал мерить своими огромными ножищами клетушку. Наверное, природа хотела подарить миру великана и наделила его такими ногами, но потом передумала и на 158-м сантиметре приостановила рост Семена Коляды, дав ему возможность носить обувь сорок пятого размера.
— Прошу передать орденоносцу мое поздравление, — сказал, будто выплюнул слова, — а если трактор простоял, то я с ним поговорю отдельно. До свидания. Привет супруге.
Леонтий Гнатович передал Нечипору поздравление, но о тракторе не стал и напоминать. Постепенно неприятный разговор с Колядой начал забываться, и Горобец, подхваченный могучими руками своей жены, беззаботно кружился в вальсе. Вдруг дверь открылась — на пороге появился Коляда.
Нечипор вышел из-за стола:
— Гостем будьте! Заходите.
— Штрафную голове!
— К столу просим!
затянула песню Христина.
— Пейте, пейте, уважаемые товарищи, а я к Нечипору Ивановичу. — Коляда не сдвинулся с порога.
— Что случилось? — встревожился Сноп.
— Трактор стоит. Второй день стоит, Нечипор Иванович. Вы тут пьете, а он стоит…
— Я знаю, вал треснул, в район свезли, обещали к завтрашнему дню сделать.
— План пахоты на зябь срываем, а вы все так, холодочком, холодочком, — печально покачивал головой Коляда.
— Да он же днюет и ночует в поле, — не удержалась Мария.
— Помолчи, Маруся. — Нечипор подошел к Коляде. — Если вы пришли в такой день в мою хату, то скажите мне и вот этим людям добрые слова, а если нет у вас в сердце их, то идите стороной, а для разговора вызывайте меня в контору, там все можно выслушивать, даже оскорбления. Привыкли. Посмотрите, есть тут мой сын? Нет Юхима на празднике моем — он в поле пашет, а вы — «холодочком»…
Коляда усмехнулся.
— Извините, что я так несвоевременно, служба, хе-хе…
— Да будет вам, садитесь к столу!
— Нет, нет, — замахал руками Коляда. — Что вы, у меня работа, и я ж не пью.
Коляда широко шагал по утоптанной тропинке, злой на себя, на людей, которые поют в Нечипоровой хате, на весь белый свет. У всех есть радость хоть маленькая, а у него — никакой. Куда б это пойти, куда деть себя? Устал, заснуть бы… Нет. Прийти домой и опять видеть желтое скуластое лицо жены, ее грубые узловатые пальцы… Какая ж тяжкая это дорога к своей хате! Сколько ему еще придется по ней ходить?
Село окутывает ночь.
Темно…
Возле кустов калины две фигуры. Шепот:
— Стешка, не уходи… Я ж люблю тебя…
— Не лезь, слышишь, а то влеплю!
— Все его ждешь? А он забыл о тебе. В городе знаешь какие девчата!
— И пусть!.. Это, Юхим, не твоя печаль.
— Не дождешься ты его, Стеша.
— Дождусь… Иди к своему трактору, а то как узнает Коляда, то…
— Я и завтра приду, Стешка…
Коляда шагнул к кусту калины и вспугнул любовь…
4
Пройдет несколько дней, и этот огромнейший дом заполнят сотни хлопцев и девчат. Они съедутся сюда из сел, городишек и городов с тяжелыми чемоданами и котомками, будут обниматься при встречах, словно не виделись вечность. Первые дни в комнатах будут устраиваться царские ужины, каждый будет тащить сюда все, что привез из дому… Потом все войдет в привычное русло, студенты начнут бегать в столовую, в библиотеки, читалки, а вечерами пить кипяток с халвой.
А сейчас здесь еще хозяйничали ремонтники; пахло известью, краской и восковой мастикой. Платон перешагивал через ведра, сгибаясь в три погибели, пролезал под «козлами» и добирался до своей комнаты, которую он занимал все каникулы с высочайшего позволения коменданта общежития Ерофея Пименовича Кашкина.
К Платону Гайворону Ерофей Пименович с первого дня относился с глубоким уважением, потому что тот, возвратившись из армии, около года не снимал военной формы, а при встречах отдавал честь… Кашкин поселил Платона в лучшей — на трех человек — комнате с балконом и выдал два матраца. Он любил побеседовать с сержантом запаса, интересуясь главным образом его службой в армии. Такие разговоры велись наедине, потому что речь шла о военных делах, а это надо понимать…
— Здравия желаю! — отчеканил Платон, увидев Кашкина.
Кашкин тоже козырнул и пошагал вслед за Платоном.