— И… скоро?
— Через неделю…
— Мы не будем с тобой видеться?
— Не знаю… Наверное, нет…
— Но как же я без тебя?.. Почему ты не писала мне?
— Я написала…
— Но это неправда, Наташа!
— Правда. Я написала тебе, почему мы не можем встречаться. Я объяснила, что у меня митральный стеноз с тяжелой декомпенсацией… Очень солидно звучит…
— Тебя вылечат…
— Хм, расскажи мне лучше…
— Наташа, я должен знать все. Я… — Платон взял Наталку за плечи. — Слышишь, я люблю тебя?!..
Платон подхватил Наталку на руки, стал целовать в щеки, в губы…
— Ты моя…
— Ты сумасшедший, — шептала Наталка. — Пусти!..
Платон опустил Наталку на пол, она одернула юбку и вышла в другую комнату.
— Ты куда?
— Сейчас вернусь. Почему так испуганно смотришь? Никакой трагедии не случилось, просто ты оторвал мне пуговицу…
Этот нарочитый тон, приземленные слова рождались у Наташи сознательно. Это самозащита. Все, что случилось минуту назад, надо свести к проявлению грубых инстинктов… Она не имела права быть в плену своих чувств, не могла покориться им, потому что тогда она не сможет жить без него. Это хорошо, что они уезжают.
Наталка возвратилась спокойной.
— Ты мне так ничего и не скажешь?
— Не надо, Платон, об этом. Мы будем с тобой дружить. В отпуск будешь приезжать к нам в Винницу… Хорошо? — Наталка говорила с ним, будто с мальчишкой, которого надо успокоить.
— Значит, я могу идти?
— Можешь…
Платон молча надел пальто и, не прощаясь, вышел…
…В школах начались занятия, а Васько не возвращался из Сосенки. Придя как-то с работы, Платон нашел письмо:
«Здравствуй, Платон! Пишет тебе твой брат Василий. Сообщаю, что я больше не приеду. Когда я приехал, то наша сестра Галя плакала и сейчас плачет. Она рубила дрова и поранила себе ногу. И она боится одна ночевать в хате, а со мной ей веселей, и мы будем жить вдвоем. Я буду учиться на пятерки и четверки, а тройку разве что схвачу по русскому языку, так как не знаю, где пишется мягкий знак, а где не пишется. И харчи у нас есть, дядько Нечипор намолол муки и принес нам. Юхим купил новую гармошку. А так все по-старому. Ты о нас не беспокойся. Приветов тебе никто не передает, потому что я никому не говорил, что пишу тебе. А ты передай привет всем хлопцам с нашего двора, а наибольший Лене из девятой квартиры и тете Дусе. Скажи ей, что это я разбил синюю чашку, чтобы она знала кто. В школе скажи, что Василь Гайворон остается в селе, потому что такое положение.
9
Первый снег… Как бы там ни было, а мир устроен прекрасно — в этом убеждены граждане села Сосенки, начиная с тех, которые уже могут ползать на четвереньках, и кончая теми, что еще не стыдятся скатиться с горки на портфеле, на клепке от бочки, в старом корыте или просто встать среди подворья или на улице и загорланить:
— Сне-е-ег! Сне-е-ег!
Васько летел под гору на какой-то старой печной заслонке, даже ветер свистел в ушах. А за ним целое войско — розовощекое, чуть сопливое.
— Сне-е-ег!
— С дороги-и! С дороги-и!
Васько налетел на какого-то мужчину, чуть не сбил его с ног. Перевернулся, виновато посмотрел исподлобья вверх и узнал чернобородое лицо Поликарпа Чугая. «Сейчас убьет», — подумал Васько, готовясь принять мученическую смерть. А чтобы умереть по-геройски, чтобы все не подумали, что он струсил, на всякий случай крикнул страшному мужику:
— Вовкулака![5]
Чернобородый наклонился, поднял Васька с земли, отряхнул с пальтеца снег. И все молча. Васько видел его глаза, и они не казались ему страшными. Они были грустные.
Поликарп Чугай молча шел в гору, сгорбившись, будто нес на себе тяжелый груз.
— Вовкулака! — войско дружно, хоть и запоздало, подхватило боевой клич своего атамана.
— Тихо, вы! — Васько приложил ко рту палец. Ему вдруг стало жалко этого страшного бородатого мужчину, которого никто в селе не любит. Его боятся, им пугают малых детей.
На самой горе Васько догнал Поликарпа Чугая:
— Я… не буду больше, дядьку…
На Васька посмотрели грустные глаза:
— Будешь…
Чугай проходил возле кооперации, возле конторы, мимо людей, и никто не здоровается с ним. Нет, вот какая-то девушка подбежала к нему. Васько узнал: это Стеша.
— Тату, ты почему не позавтракал? — еле поспевая за отцом, спросила Стеша.
— А-а, — махнул рукой Поликарп.