— Вот это вещь…
— Мда-а…
— Одним словом, золото…
— Дядьку, дайте коробочку на перья. — Синеглазый мальчишка дернул Поликарпа за штаны.
— На черта тебе та коробочка! — Остроносая молодица недовольно подтолкнула сына к двери. — Нашел у кого просить!
А он свое:
— Вы, мама, не толкайтесь, а вы, дядьку, дайте коробочку на перья.
Поликарп спрятал часики в боковой карман пиджака и коробочку отдал мальчику. Тот схватил ее в обе руки — и в дверь.
— Спасибо, такое уж аспидское… — смущенно поблагодарила молодица…
Вечерело, а Поликарп еще не привез от скирды солому для подстилки. «Пусть уж потом пообедаю», — подумал он и повернул на ферму, чтобы взять коней.
…Поле белое-белое, только жалостливо чернеют голые кустики. Искрится под лучами вечернего солнца снег. Хороший сегодня день… Встретил Михея и в хате Нечипора побывал… Да и в лавке люди… Коробочку дал… Такой славный хлопчик… «Ничего, люди, они простят, — размышлял Поликарп. — Не сегодня, так завтра…»
Подъехав к скирде, Поликарп прицепил коням мешок с кормом, а сам взялся за вилы. Взобравшись на скирду, быстро накидывал он солому — большими охапками, даже древко гнулось. Жарко. По лицу уже стекают капли пота, и Поликарп, сняв свой ватный пиджак, бросает его со скирды.
Вот уже на санях высится целая копна. Поликарп прижимает ее гнетом и завязывает на его концах крепкие узлы — чтоб не раструсить солому. Затем встряхивает от половы пиджак и опять — полем, полем на ферму…
Разгрузив сани, Поликарп отвел коней на конюшню.
— Закурить лично не найдется? — обратился к нему конюх Савва Чемерис.
— Сколько хотите этого добра. — Поликарп достал пачку дешевеньких сигарет и стал угощать конюхов. Этому Савке он бы последнюю рубашку свою отдал: ведь его хата второй загорелась… — Берите, берите…
Еще чуть полегчало на душе у Поликарпа. А сейчас придет домой… Бери, дочка, носи и батьку вспоминай. Бросится Стеша ему на шею… А часики: цок, цок, цок… Где же это они?
Поликарп искал по всем карманам… Нету. Неужели потерял? Были в этом кармане. Нету. Холодный пот выступил на лбу Поликарпа. Ясно, возле скирды потерял, когда пиджак бросил. Через огороды побежал в поле. Хотя б не стемнело совсем, хотя б найти.
Добежал. Вот здесь лежал пиджак. Встал на корточки и начал перебирать в руках каждую соломинку. Нет. Но он должен найти! Это ж для Стеши, чтобы она обрадовалась… Замуж выйдет, из отцовской хаты уйдет, а посмотрит на часики и вспомнит… Может, и за Юхима замуж выйдет. Славный хлопец… В Нечипора удался…
Руки в крови, тысячи колючек от старых бодяков впились острыми жалами, но Поликарп не чувствовал боли. Он даже не замечал, что на дворе уже ночь. Вокруг него кучи разворошенной соломы, пальцы задеревенели, не сгибаются… Нету… Нету часиков, нету Стешиной радости…
Возвращался с поля. Не хотели ноги нести Поликарпа… Лучше б потерял все, что у него есть, только бы не часики. Что же она теперь ему скажет?
Будто чужой подходил к своей хате. Окна светятся. Заглянул в окно.
Стеша сидела на лежанке, а на стульчике возле нее — Юхим. На лавке красовался баян. Юхим курил. Стеша грустная.
«Пусть посидят, — решил Поликарп. — Пойду на ферму. Может быть, там еще конюхи не порасходились». Угостит он их сигаретами, а потом придет домой, поздравит дочь да и о беде своей расскажет. «Не хотел я, дочка», — скажет Поликарп. «Да ничего, тату, еще купим», — ответит Стеша…
10
Вчера Платон попрощался с городом. А сейчас он стоит на выезде из Косополья. Не дождавшись машины, Платон перевязал чемодан поясом, взял его на плечо и пошел в морозную марь полей в направлении Сосенки…
Возле криничек его догнали сани. С них соскочил высокий седой мужчина с чисто выбритым лицом; он радостно похлопал Платона по спине, раздвинул на санях бидоны и умостил чемодан. Потом подложил сена на передок, опять похлопал парня по спине и жестом показал, чтобы он садился. Это был Иван Лисняк. Мать рассказывала Платону, что до войны не было лучшего певца в селе, чем Лисняк. Михей Кожухарь не годился ему даже в подметки. С фронта Иван Лисняк возвратился глухонемым. Его тяжело ранило на Сандомирском плацдарме. Шесть операций сделали Ивану и спасли от смерти, но ни слышать, ни говорить он не мог.
Жена Ивана Лисняка, стыдливая красавица Катря, с большой выдержкой пережила первую встречу с мужем. Она целовала его, говорила ему самые нежные слова, а он их не слышал… У них не было детей, и всю свою любовь Катря перенесла на своего Ивана. Она научилась понимать его, провожала на работу, ходила с ним в гости и пела его любимые песни… Наверное, эта любовь и спасла Ивана — не запил с горя, не опустился. Лисняк еще на фронте вступил в партию, и, когда в райкоме его спросили, где он будет работать и чем ему помочь, он написал: «Я умею делать все, и пока могу ходить — помощи не надо».