— Вы меньше слушайте, что говорят, — перебил его Коляда. — Видите, вон какая цаца на лбу у Макара Олексиевича? Я такой, говоря по правде, еще не видел.
Олена окаменела, когда в хату вошли Макар и Коляда.
— Кто ж тебя так размалевал?! — Она всплеснула руками и заголосила: — Ой, боже мой, уже среди белого дня разбой пошел! А ты ж всем угождаешь и слу-у-жишь!
— Да это я с саней упал, не галди. Спасибо Семену Федоровичу, подоспел, а то мог бы и дуба врезать в той канаве.
— Ложись быстрее, да врача пусть привезут, — кинулась к кровати Олена.
— Ты лучше на стол нам что-нибудь поставь. Ничего со мной не случится. — Макар подошел к зеркалу и общупал черно-сине-красную шишку.
— А может, у тебя сотрясение мозга? — Глаза Олены наполнились ужасом. — Все видишь и слышишь?
— Никакого у меня сотрясения. Шумит в голове, как в мельнице, но все слышу, — ответил Макар, но на всякий случай начал повторять таблицу умножения.
Когда насмерть перепуганный Олег Дынька, услышав конечно же от Михея о дорожных происшествиях Коляды и Подогретого, прибежал в хату Макара Олексиевича, то перед ним предстала совершенно мирная картина: под огромнейшим плакатом, который призывал отдыхать только на курортах Южного берега Крыма, сидели, обнявшись, два председателя и вели очень милый разговор. В стороне на лавке примостилась с мокрым рушником Олена. Дыньку тоже посадили за стол, но особого внимания не уделяли. Перед Колядой лежала раскрытая папка с газетными вырезками, в которую он тыкал пальцем:
— Вот моя слава! Тридцать шесть начинаний… Гремел когда-то Коляда! А ты меня не уважаешь…
— Уважаю… — возразил Подогретый. — Ты думаешь, что я хочу стать головой колхоза? А я не хочу… Пусть Олена скажет…
— А зачем нам эта морока? — подтвердила Олена. — Вон своих забот сколько!
Посидев час, Олег Дынька узнал, что лучших друзей, чем Коляда и Подогретый, нет на всем белом свете, что кто-то их стремится поссорить, но из этого ничего не выйдет, что они уважают друг друга, а кроме того, Семен Федорович еще уважает и Олену. (Олена: «Спасибо на добром слове»), а Макар Олексиевич давным-давно не встречал такой умной женщины, как Фросинья.
На прощанье они расцеловались. Олегу показалось, что огромнейшая шишка, которая с удобством примостилась на лбу Подогретого, улыбалась вслед уходившему домой Коляде.
Дынька был доволен, что конфликт между председателями завершился перемирием, ибо за свою жизнь успел убедиться, что ссоры к добру не приводят, особенно в Сосенке.
Когда Олег Дынька зашел в контору колхоза, то был удивлен, увидев за столом второго секретаря райкома Мостового. Рядом сидел Михей Кожухарь и тоже вглядывался в столбики цифр.
— А-а, комсомольский секретарь! Здорово! — Мостовой подал Олегу руку. — Как там ваше начальство, помирилось?
— Помирилось, Александр Иванович… Правда, Макар Олексиевич шишку небольшую посадил…
— Слышал, слышал, — улыбнулся Мостовой и посмотрел на курившего в уголке Михея Кожухаря, а потом к Горобцу: — Так что, Леонтий Гнатович, хвалиться нечем.
— Нечем, — вздохнул Горобец.
— Никак не можем на ноги встать, — подтвердил Кожухарь. — То укрупнялись, то разъединялись, так задергали друг друга… А земля этого не любит.
— Пройдемся в мастерские, — предложил Мостовой, — хочу Мазура и Снопа увидеть.
Они сидели в кузнице и разговаривали, как вдруг вбежал мальчишка — и к Мирону:
— Идите, дядьку, а то ваш Максим с бугаем борется!
И правда, возле фермы стояли хлопцы и громко смеялись. Мирон еще издали увидел, как Максим подошел к быку и схватил его за рога. Бык наклонил голову, резко мотнул ею, и Максим выпустил рога.
— Давай, давай, Максим! — подзадоривали хлопцы. — За хвост его!
— Через себя перекинь!
Максим вытер руки о полы фуфайки, взглянул на Софию, которая стояла среди девушек, и опять подошел к быку. Но не успел ухватить его за рога, как сзади щелкнул кнут и полоснул Максима по плечу. Все вокруг так и покатились со смеху.
— Кто это? — обернулся Максим и увидел отца.
— Ты что себе думаешь? — Отец опять замахнулся, но не ударил. — А ну, марш домой!
— Ну, так бы и сказали, а то сразу батогом. — Пристыженный Максим опустил голову.
— И уродится такое! — пожаловался Максим Мостовому. — Чертов хлопец!
— А чем им заниматься? — с усмешечкой спросил Михей, свертывая длиннющую цигарку. — Клуба, как у людей, нет, электричества — тоже…
Эти слова были адресованы явно Мостовому, который не без любопытства присматривался и прислушивался ко всему. Вот и сейчас Мостовой уловил на себе вызывающий взгляд широкоплечего парня в сбитой набок ушанке. Умышленно не отвел глаз от этого взгляда, и парень с горькой иронией промолвил: