Когда Мостовой прочитал это письмо, Коляда сорвался с места и закричал:
— Это заговор против меня! Я не потерплю, можете меня хоть сегодня снимать с председателей! Я ночей недосыпаю, чтобы выполнять все решения!
— Что вы кричите? — спокойно спросил Мостовой. — О том, как вы руководите, мне рассказывали.
— Кто? Гайворон или Михей Кожухарь?
— И Гайворон и Кожухарь… А вот останетесь вы председателем колхоза или нет — решать не нам с вами, а колхозникам… Теперь будет именно так. И вы, товарищ Подогретый, не отсидитесь за своим разрисованным забором. — Мостовой написал Лисняку, о чем он говорил, а затем предложил: — Пойдемте посмотрим хозяйство.
После отъезда Мостового Макар Подогретый сделал вывод, что Коляде долго не усидеть в своем кресле. А Коляда подумал, что Подогретый, может, пока и останется председателем сельсовета, но с секретаря парторганизации слетит немедленно…
Оставшись вдвоем, они посочувствовали друг другу и начали вырабатывать программу действий.
— Я их всех сотру в порошок и развею по ветру! — обещал Коляда. — И этого студента… Приехал, завинтил три гайки и уже голос подает! А немой! Да я его…
Подогретый думал о своем.
— На черта я тот забор покрасил? Только в глаза людям лезет… Я молчать не буду. Поеду к самому Бунчуку!
— Вдвоем поедем. Пусть Мостовой не думает, что мы безмозглые… Вместо того чтобы помочь нам, он с девчатами в клубе песенки распевает да любовь крутит… А я в номенклатуре больше, чем ему лет. — Коляда достал из ящика стола свою папку. — Вот моя трудовая жизнь в газетах напечатана! Я для народа живу.
— И я, — решил Подогретый.
…Сегодня утром Платон сжег последнюю сучковатую веточку, посгребал на дровнике все щепки и еле доварил обед. После работы он решил зайти к Коляде и попросить, чтобы тот выписал хворосту. К вечеру Коляда сам появился на колхозном дворе.
Платон подошел:
— Выпишите мне, пожалуйста, дров, а то совсем топить нечем.
— А у меня что, склад? — не повернув головы, ответил Коляда.
— Но поймите же, зима и…
— Я тебе что, нянька? Проездил где-то по столицам, а я тебе дрова должен давать? — Из-под рыжих бровей зло сверкали зеленоватые глаза. — Работать надо, а не языком молоть. Видали мы таких умников!
Платон побрел к мастерским, насобирал щепок и, связав их ремнем, понес домой. Возле клуба его догнал газик Коляды.
— Ты что несешь?
— Щепки.
— Кто тебе разрешил?
— Никто. Они все равно погниют.
К ним начали подходить люди. Платон увидел среди них Поликарпа и Стешку…
— Значит, воровать начал? Сейчас же отнеси назад!
— Не понесу.
— Понесешь. Я на тебя в суд подам за расхищение колхозного добра! — Коляда ухватился руками за вязанку щепок.
Платон развязал ремень и высыпал щепки в машину Коляды. Тот даже побелел и замахал перед Платоном кулаками:
— Я тебя, ворюгу, в суд! Все видели, все?!
— Отойдите! — Платон отвел от себя руки Коляды. — Я вас презираю.
Коляда что-то кричал вслед Платону, а потом приказал шоферу отвезти щепки в клуб.
— Приходите, товарищи, в клуб, у нас уже тепло. — Коляда вдруг стал спокойным, добрым и несчастным человечком. — Видели, колхоз растаскивают, а за все должен отвечать я…
Дома Платон ничего не сказал Ваську.
— Ты устал, Платон?
— Устал.
Кажется, за всю жизнь Платон еще не переносил такого оскорбления, как сегодня. За что мстит ему Коляда? За разговор с Мостовым? Нет, настоящая причина спрятана где-то глубже.
— Ты, Вася, побудь дома, а как придет Галя, скажешь, что скоро вернусь.
Платон взял в курятнике веревку и пошел в поле.
Начиналась метель. Ветер бросал в лицо лапчатые снежинки, свирепо метался над полями, тоскливо выл в ярах и победно трубил в высоте.
Платон зашел в полосу, клином врезавшуюся в поле, и начал вырывать стебли подсолнуха, высокие и черные. Платону подумалось, что они почернели от горя, когда с них срезали веселые головки.
Вырывать стебли тяжело. Еще когда подсолнухи были живыми, они глубоко пустили в землю корни и теперь не хотели разлучаться с ней. Платон вырывал их с корнями, ломал руками, сбивал сапогами и кидал в кучу. Затем он связал ее и, взвалив на плечо, пошел.
…Веревка врезалась в плечо, но Платон не чувствовал боли. Ноги проваливались в снег, он падал, поднимался и опять брел через поле.