— А что агроном?
— Сидит да пальцем в носу ковыряет. — Михей зло хохотнул. — Ему все равно, что мы будем сеять — горох или редьку. Лучше б нас не отделяли от Городищ, там и председатель хозяин, и агроном дело знает, и порядок есть… А с этим Колядой да Кутнем мы нахозяйничаем…
— Хотя бы ты, Платон, помог нам. В академии же учился и землю нашу знаешь, — с надеждой смотрел Мирон. — Поезжай в район, поговори. А мужика кто послушает?..
— А вы бы вызвали Коляду и Подогретого на партийное собрание да поговорили с ними как коммунисты! — запальчиво сказал Платон.
— Да говорил я с Колядой, — горько усмехнулся Сноп. — Он сказал, что мы с Мазуром оппозиция и что до нас он еще доберется… Вот и ждем тебя, Платон. Подпрягайся.
— Я не знаю, с чего и начинать, — пожал плечами Платон.
— Начнем, наверное, с этого. — Нечипор Иванович достал из-за портрета Шевченко тоненькую папку, развернул ее и подал Платону три листа бумаги, исписанные разными почерками.
— «Рекомендация», — прочитал Платон на первом листе.
— Одну даю тебе я, — сказал Мазур, — вторую — Нечипор, а третью — Иван Лисняк.
Иван Лисняк утвердительно кивнул головой и написал в своей тетради:
«Платон, я не слышал, о чем говорили сейчас тебе, но это правда. Я рекомендую тебя в партию, потому что верю в тебя».
Платон не находил слов, которые хотелось сказать сейчас этим добрым, родным людям. Почему-то вспомнилась мать, вспомнились ее нежные и в то же время требовательные глаза…
— Спасибо… — тихо, каким-то чужим голосом сказал Платон. — Это для меня такая неожиданность. Спасибо.
— Мы знаем твоих родителей, которые засевали первое колхозное поле, и знаем тебя. Видели, как ты работал, и сейчас… Ты мог, конечно, ездить на своем фургоне в Киеве и легко жить, но ты вернулся к нам… Еще мать твоя, Дарина Михайловна, говорила когда-то: земля требует молодой силы. — Нечипор Иванович замолчал, его опять душил кашель.
— Мой Максим тоже написал заявление, — не без гордости сообщил Мазур. — Райком комсомола его рекомендует, ну и наша гвардия.
— Эти хлопцы стоящие, — попыхивал трубкой Выгон. — Как считаешь, Михей?
— Я тоже хотел написать, чтоб их приняли, но Мирон говорит, что от беспартийных рекомендации недействительны… Если Подогретый напишет, то действительна, а если я — то не действительна. — Кожухарь развел руками. — А я своим глазом каждого насквозь вижу. Вот ты, Данила, коммунист, хотя и беспартийный, а Коляда… как говорит Чемерис, не знаю, не знаю… Одним словом, сомневаюсь.
Радостный вбежал в хату Васько и кинулся к Платону.
— Приехал, приехал! Посмотри, какие мне сапоги сшил дядько Мирон!
— Славные. Спасибо вам, Мирон Михайлович.
— Да о чем там говорить, Платон.
— А двоек сколько, Василь? — спросил Платон, когда они пришли домой.
Васько молча показал на пальцах: три.
Платон растапливал печку, а Васько не умолкал:
— Дрова нам привез дядько Поликарп… Ночью, чтобы мы не видели… А я ему петушка подарил… Он сказки мне каждый вечер рассказывал, когда я у них жил. О царевнах всяких…
— А двоек ты по каким предметам нахватал?
— Да по письму… Учительница сказала, чтобы мы написали дома, кто что видел в воскресенье в селе… Вот я и написал, что видел пьяным Никодима Дыньку, и как дядько Мирон сапоги шил, и… не скажу…
— Нет, ты скажи, Васько. Что ты там написал?
— Ну, написал, что видел… как наш агроном Стешку в сенях целовал.
— Кто?
— Агроном… Митька Кутень… Ну, учителка сказала, что я не наблюдательный, потому что не увидел воробушков и как ремонтируют тракторы… Воробьев я видел, а тракторов не ремонтировали, потому что воскресенье… Ну, учительница поставила двойку, чтобы не был таким умным…
— А вторую за что поставили?
— На уроке ручного труда… Велели нам принести из дому по платочку и…
— И ты не принес платочка?
— Принес. Мне Стешка свой отдала, пахучий…
— Ну и что?
— Учительница сказала, чтобы каждый вышил на платочке слова…
— Какие?
— Сказала, чтобы вышить: «Дорогой маме… на 8 марта»… А я не хотел вышивать. Ты не сердись, Платон.
Платон выбежал из хаты…
— Ты куда ходил? — спросил Васько брата, когда тот вернулся в хату.
— Мне показалось, что Максим проходил мимо. Ложись спать, Вася.
Три листа бумаги, исписанные корявыми буквами, с грамматическими ошибками лежали на столике перед Платоном, трое людей написали о нем много хороших слов, каких он, возможно, и не заслужил…