Платон пришел к Снопу.
Нечипор Иванович лежал, накрывшись кожухом, и тяжело дышал.
— Так плохо мне, Платон, что не знаю, доживу ли до весны… Осколки в легких не дают покоя… Хочу дождаться тепла и увидеть, как гуси прилетят…
— Ничего, тату, выздоровеете…
— Да и я ж говорю, а он все свое, — печалилась Мария.
— Придется, Платон, сдавать бригаду да идти на пасеку… Вижу, ничего ты веселого не привез… По глазам вижу.
— Расскажу, Нечипор Иванович.
— Нет, обожди. Сбегай, Юхим, да созови, как говорит Михей, сосенский большевистский комитет.
— Почему он так назвал? — шепотом спросил Платон у Юхима.
— Да это он Коляде сказал. Как тебя и Максима приняли в партию, то нас больше стало, и Коляда с Подогретым вынуждены прислушиваться.
«Большевистский комитет» собрался быстро. Мирон Мазур заходил и к Коляде, но они с Подогретым еще не вернулись из Косополья.
Платон рассказал, где побывал, с кем разговаривал, что написал в ЦК. К концу разговора пришел Михей, и Платону пришлось рассказывать все сызнова.
Когда расходились, Михей Кожухарь предупредил:
— Приходите завтра ко мне на свеженину. Воскресенье — не грех и посидеть… Хорошего кабанчика моя Ганя откормила. Думаю, продам немного да куплю кое-что Гане и себе… Приходите.
…Васько был дома один. Он очень обрадовался, увидев Платона.
— Привез электричество?
— Нет, Вася…
— И тебя не будут носить на руках?
— Нет, не будут, — улыбнулся Платон.
— А возле нашей хаты тоже столб закопали. Видел?
— Видел.
— В прошлое воскресенье у нас был Александр Иванович.
— Какой Александр Иванович?
— Мостовой.
— А-а.
…Платон перечитывал последние Наталкины письма, когда услышал, что к хате подъехала машина. Вошла Галя и виновато посмотрела на Платона.
— Где ты была?
— Да… на концерте… Артисты приезжали.
— А на чьей это ты машине приехала? С Колядой?
— Нет, я на том, на… такси.
— Богато живешь, дивчина, если на такси разъезжаешь.
— Я не одна… Меня Александр Иванович… привез…
— Почему это он тебя на машине возит?
— Не знаю…
Платону не хотелось сейчас разговаривать. Его мучила мысль, что, проездив месяц, он так ничего и не сделал. Как укор ему будут стоять теперь в Сосенке голые столбы… Зачем их позакапывали?
Все верили, что Платон добьется своего, и Коляда с членами правления колхоза решили срубить в лесу определенное количество деревьев для столбов.
«Не будет в этом году электричества, будет в следующем, — размышлял Коляда, — и, кроме того, никто не скажет, что он не смотрит вперед».
От Наталки Платон получил два письма. Но о своих чувствах, о здоровье — ни слова. Сколько будет продолжаться эта игра? А может, это и в самом деле игра?
— Ты не спишь, Платон? — спросила Галя. — Я хочу тебе что-то сказать… Только ты не сердись на меня.
— В чем дело, Галя?
— Меня вчера вызывали в райком… Из области один приехал… Расспрашивал о Мостовом, о тебе…
— Что он спрашивал?
— Ну, ночевал ли у нас Мостовой… И что вы делали тогда в клубе, когда он печку затопил… И с какими девчатами домой шли…
— А кому какое дело?
— Я не знаю… И еще спрашивал, приезжал ли Мостовой ко мне…
— Что за глупости? — Платон сел на кровать и зажег лампу.
Галя вытирала заплаканные глаза.
— Мостовой в самом деле приезжал к тебе?
— Нет, он дважды заезжал… Тебя хотел видеть… И однажды подвез меня до Косополья.
— А сегодня?
— Мы с подругами были… слушали концерт. Там я встретила его. А когда прощались с девчатами, он услыхал, что я собираюсь идти домой, и сказал, что подвезет… Я не хотела, а он говорит: поедем, а то Васько будет ждать…
— Не обращай на это внимания. Ты Мостовому рассказала, что тебя вызывали?
— Нет… Мне стыдно.
— Я сам с ним поговорю.
…На огороде за хатой Михей Кожухарь опаливал кабана. С чердака принес несколько ржаных снопов, поставил ведра с водой и священнодействовал. Помогали ему Мазур, Данила Выгон и Савка Чемерис. Впрочем, Савка только топтался вокруг и потирал руки:
— Ух ты! Вот это кабанчик!
Кабан лежал величественный, как скульптура, гордый оттого, что так славно прожил свою свинскую жизнь. Кожа его со всех сторон подрумянилась и отливала бронзой. Золотые руки у этого Михея!
— Тут, брат, лично смотри, — предостерегал Савка. — Не поджаришь — кожа на сале будет как мокрый валенок, пережаришь — как юфтевое голенище будет, и вкус не тот…