— Я не повезу, — ответил Чугай.
— Ты и сам такой, дождешься! — пригрозил Коляда.
— А что Лыска будет есть? — дергал за полы Коляду маленький Тимко — внук Чемериса. — Молока хочу-у!
Платон, услышав это, выхватил из рук Чугая кнут и ударил по коням. Они рванулись с подворья.
— А ты здесь что делаешь? Защитник нашелся! — закричал Коляда. — Мне сказано, я проверяю… Пишут же, чтоб руки у них поотсыхали… Разве оно мне нужно?
— Так можно каждого сделать вором, — с горечью и укором сказал Савва Чемерис. — Если уж на Снопа и Мазура написали — где же тогда правда? — Он взял Тимка за руку и пошел в хату.
Вечером Платон привел Васька к Мазуру:
— Если можно, пусть побудет у вас.
— А ты куда? — спросил Мирон.
— Опять еду… Поеду, потому что хочу верить.
— Езжай, — ответил Мирон, потом достал из ящика деньги и протянул Платону: — Возьми, у тебя нет… А то, что пишут на нас во все концы, — пусть. Переживем. Нечипора только жаль, совсем больной… А я выдержу. Я эти колядки уже слыхал на своем веку… Он все это затеял, чтобы позатыкать нам рты…
В окно постучали.
— Дядько Мазур, Мостовой просит, чтобы вы с Платоном пришли в контору! — звал какой-то паренек.
В конторе, кроме Мостового и Коляды, уже сидели Подогретый, Максим и Лисняк. Мостовой поздоровался с Мазуром и спросил:
— Вся картошка померзла, Мирон Николаевич?
— Не знаю.
— Как вы могли позволить, чтобы у вас перевешивали картошку? Неужели не ясно, что это провокация? Мерзость какая…
— А если нас сделали ворами? Надо же людям доказать, что это ложь? — ответил за отца Максим. — Вон и у Нечипора Ивановича Подогретый искал на чердаке кукурузу.
— Я виноват? Семен Федорович сказал, что прокуратура потребовала проверить, — не поднимал головы Подогретый.
— А что мне делать?! — вдруг стукнул ладонью по столу Коляда. — Комиссии замучили! В газетах пишут, будто я потыкал столбы, чтоб они пропали! Я за всех один должен отвечать? Не будет этого! Донесут на меня, что я украл, — перевертывайте мою хату вверх дном.
— Вы не горячитесь, — сказал Мостовой. — Никто никогда не поверит, что Сноп и Мазур, Кожухарь и Чемерис воры… И вы это знаете. Знаете или нет?
— Знаю, но с меня требуют, — оскорбленно посмотрел на Мостового Коляда.
— Если знаете, то отбросьте к чертовой матери эти анонимки! Неужели не понимаете, что этим вы позорите людей!
— Я делаю все, что мне велят… А если вы, товарищ Мостовой, требуете положить все эти заявления под сукно, то напишите мне указание. И комиссиям запретите приезжать. А то все против меня, будто я их пишу. — Коляда шмыгнул даже носом от обиды. — А с этой электрикой выставили меня на смех людской… Он себе похаживает, — кивнул на Платона, — ему и за ухом не свербит, а я как увижу столб, то повеситься на нем хочется.
— У меня душа болит не меньше, чем у вас, — сказал Платон. — И то, что мы начали, я доведу до конца.
— Что, опять поедешь пороги обивать? — сопел Подогретый.
— Поеду.
— Ты не спеши, — сказал Мостовой.
— Я поеду. Сегодня поеду. Нельзя жить и смотреть только под ноги. Скоро весна, хлеб надо сеять… А у нас еще нет семян, минеральных удобрений, и вместо того чтобы что-то делать, мы ищем на чердаке у Снопа украденную кукурузу… Позор!
— Твоих слов я к протоколу не подошью… И я тебя не держу, можешь ехать, — махнул рукой Коляда.
— Еще одна анонимка будет, — спрятал усмешку Мазур.
— Я должен идти, Александр Иванович, — обратился к Мостовому Платон, — а то опоздаю на поезд.
— Что ж, будь здоров, — не сразу ответил Мостовой. — Скажи моему шоферу, чтоб отвез на станцию.
— Спасибо. — Платон вышел.
В конторе воцарилась тишина. Иван Лисняк что-то написал и подал записку Мостовому. Тот прочитал и сказал:
— Лисняк требует, чтобы мы нашли, кто обливает грязью честных людей.
— Что, будем ходить по хатам и сверять почерки? — спросил Коляда.
— По всем не надо… Пишет тот, кто бывает на партийных собраниях, на правлениях, кому известно, о чем там говорят, — ответил Коляде Мазур.
— На что вы намекаете? — резко повернулся Коляда.
— Мирон дело говорит, — сказал Подогретый.
— Я не против, но чтобы потом нам не сказали, что мы хотим расправиться за… критику. — Коляда посмотрел на Мостового, ожидая поддержки.
— Это не критика, а клевета, — ответил Максим. — Мне плюют в лицо, а я должен утираться и улыбаться? Я не согласен!