— Помолчи, сын.
— На меня тоже написали, — будто оправдываясь, показал на папку Коляда. — В газету…
— Мы сделаем так, — раздумчиво сказал Мостовой, — созовем собрание и зачитаем все эти бумажки колхозникам. Послушаем, что скажут люди.
— Зачем выгребать сор из избы? — Коляда обратился почему-то к Подогретому.
— Чтобы было чище, — ответил Мостовой. — До свидания, я еще хочу зайти к Снопу…
— Видишь, куда гнут? — спросил Коляда у Подогретого, когда они остались вдвоем. — Мостовой хочет замять все. Боятся…
— А чего им бояться, если все брехня? — буркнул Макар. — К чистому не пристанет…
— Это они чистые? Они? — прорвало Коляду. — Забегали, потому что дрожат за свои шкуры. Это же антипартийная группа.
— Ты, Семен, в эту свою политику меня не втягивай, надоело.
— Какая это моя политика? Я за правду. Или и ты за ними руку тянешь?
— Да где же та правда, когда я… полез к Снопу на чердак искать кукурузу? Стыд.
— Прикажет партия, и на колокольню полезешь!
— Разве это мне партия приказала? — Макар подошел к Коляде. — Ты меня послал.
— У меня заявления!
— Их можно и триста накорябать…
— Что ты сказал? — у Коляды задрожала челюсть.
— То, что ты слышал. Сам будешь проверять.
— Нет, и ты со мной будешь! Будешь, если хочешь удержаться.
— Я могу и навоз возить, — сказал Подогретый. — Думаешь, я не знаю, кто все это пишет?
— Кто, кто? — пристал Коляда. — Чего же молчал?
— Надо будет — скажу. — Подогретый схватил шапку и вышел. Потом возвратился и бросил с порога: — Свою хату я за собственные гроши построил. У меня на каждый гвоздок документ имеется.
— Т-ты почему мне об этом говоришь? — процедил сквозь зубы Коляда.
Но Подогретого уже не было.
Коляда пришел домой маленьким и несчастным. Смена настроения у него всегда происходила внезапно. Еще час назад он был непоколебимым борцом за правду, могучим в своей правоте, а сейчас ему хотелось, чтоб его пожалели…
Фросинья поставила ужин, но Семен Федорович и за ложку не взялся.
— Что, у Меланки поужинал? — Фросинья сердито отодвинула миску.
— У какой там, к черту, Меланки? Хоть ты уж молчи… Мостовой был. Собрание хотят созвать и прочитать все…
— А, чтоб они буквы позабывали! Хай читают, хай! Я правды не боюсь!
— И Подогретый уже на четвереньках, — размышлял Коляда, — в кусты лезет. Один я теперь остался.
— А я и на него напишу! Ты мне только скажи, так он жизнь свою проклянет! О, я их всех на чистую воду выведу! Хай с нами не связываются, хай нам жить дадут… Если б нас не трогали, то и я их десятой дорогой обходила б.
— Да хватит тебе, Фросинья.
— А чего они все против тебя?
— Все, все против меня, — жаловался Семен Федорович, и ему до слез было жаль самого себя.
Макар Подогретый чувствовал себя так, будто сделал доброе дело и может с открытым сердцем смотреть людям в глаза. Пусть Коляда знает, что он не будет идти с ним в одной упряжке. Не хочет Макар ни власти, ни славы и врагов наживать не хочет. Пусть только Олена заикнется, чтоб опять ездил до Кутня да просил закинуть за него слово в райкоме!..
Макар широко открыл дверь и, увидев жену и дочку, спросил:
— Что мои девчата делают?
— Явился наконец! — гневно посмотрела на отца Светлана.
— Что такое, дочка?
— Ты не раздевайся, а сейчас же иди к Снопу и проси прощения!
— Почему это отец должен идти? — удивилась Олена.
— Мне стыдно на улицу выйти… Полез на чердак искать у Нечипора Ивановича кукурузу! Да он за всю свою жизнь горошинки не взял! Ты послушал бы, что люди о тебе говорят… А еще коммунист.
— Я не хотел, меня Коляда послал.
— А где твой ум?
— Как ты с отцом разговариваешь? — смещалась Олена.
— Не твое дело, мама… А ты, батя, иди к Нечипору Ивановичу и проси прощенья… И к Мазурам иди.
Подогретый вздохнул и, не раздеваясь, сел на лавку.
— Обыски устраивают! — возмущалась Светлана. — Да в какое время вы живете? Так и знай: если не извинишься и не перестанешь дудеть в одну дудку с Колядой, напишу на тебя. Не анонимку, нет, я подпишусь…
— Сдурела! — всплеснула руками Олена.
— Иди, отец.
— Оно конечно, можно и пойти, — сказал Макар.
— Иди, иди, я хочу жить честно.
— Пойду, дочка.
Косопольские петухи, явно компрометируя г о р о д, до сих пор еще не имевший башни с часами, возвещали на все голоса, что наступает рассвет.
Александр Мостовой, вернувшись из поездки по району, поставил машину у своего крыльца — все равно скоро на работу.