— Наверное, нет… Я уеду отсюда.
— К ней?
— Поеду из села.
— Она зовет тебя?
— Нет.
Сидели молча. Стешка обхватила руками колени, положила на них голову, и Платон не видел ее лица. Почувствовав дыхание ветра, тихо поскрипывали крылья старого ветряка. Одна за другой срывались с серебряных небесных гвоздиков тучи и низко плыли над землей, будто что-то хотели рассказать или услышать…
— Платон, — шепнула Стешка, не поднимая головы.
— Что?
— Возьми меня с собой.
— Куда?
— В свет…
— Зачем?
— Потому что я люблю тебя.
— Стеша…
— Я тебя люблю больше, чем та… Я не нравлюсь тебе?.. А я красивая, Платон. Если бы ты увидел, какая я… вся…
— Не говори мне ничего.
— Не веришь?
— Молчи… Я боюсь тебя.
— Мне так хорошо с тобой. Ну, обними… — Стешка накинула угол платка на плечи Платона.
— Мне тоже с тобой хорошо, Стеша, — шепотом сказал он, не задумываясь, поддавшись только влечению.
…Платон целовал ее до беспамятства. Он и сам не заметил, как рука его легла на грудь Стешки; она вскрикнула от страха или еще от чего-то и крепче прижалась к нему…
— Что ты со мной делаешь?.. Стешка… Я с ума сойду. Там, в ветряке, есть сено… Там тепло… Пойдем…
Платон сбил каблуком замок с двери, подхватил Стешку на руки и понес в ветряк.
— Я твоя… Твоя… — горячечно шептала Стешка, будто теряя последние силы.
Под ногами прогибался пол старого ветряка. А может, это шаталась земля… еще шаг… Еще один, и они со Стешкой упали на кучу прошлогоднего сена. Платон сорвал со Стешкиных плеч платок и швырнул куда-то в темноту…
…Поскрипывал крыльями ветряк.
Платон лежал возле Стешки.
— Мой любимый, мой единственный, — счастливо шептали Стешкины губы.
Эти слова доносились до него будто издалека, из какого-то ясного солнечного мира; а он пребывал в угарном чаду и боялся, что улетучится сейчас угар и он увидит себя над бездной, поймет, как ничтожен перед огромной силой любви Стешки, как беспомощен и жалок перед самим собой, перед той человеческой слабостью, которая временами обретает лик обыкновенной подлости…
В темную прорезь дверей заглянул непрошеный рассвет.
— Я должна идти, — сказала Стешка, застегивая порванную кофтенку.
— Иди, Наташа, иди, — вырвалось у Платона, и он вдруг ощутил, как в сердце заползло омерзение к самому себе.
— Ты… ты как меня назвал? — Стешка с ненавистью оттолкнула Платона и вскочила на ноги. — Почему ты назвал меня Наташкой?
— Я… я не знаю, Стеша…
— Не знаешь? Ты о ней думаешь! — Стешка, держась за перильца, подошла к дверям. — Она всегда будет стоять между нами… твоя Наташка… Теперь я пойду, теперь пойду… — И пошла, не останавливаясь, не оглядываясь.
На ступеньках ветряка лежал ее платок.
— Стешка! Стешка!
Нету…
Поскрипывал крыльями старый ветряк.
Васько проснулся. Кто-то стучал в окно. Он подбежал и улыбнулся: это яблоневая ветка стучала в стекло — как дятел. Был восьмой час утра, а в печи не топилось. Возле мисника стояли заляпанные грязищей сапоги Платона. А на спинке висел чей-то большой платок. Васько заглянул в другую комнату: Платон спал.
Васько принес из колодца воды и на подворье вымыл сапоги Платона. Потом щеткой смахнул в трубе сажу и начистил их. Готовить завтрак было уже некогда. В чугунке стояла вчерашняя картошка. Васько высыпал ее в миску, отделил себе три картошки, а Платону оставил четыре и еще половинку. Налил в блюдце подсолнечного масла. Хлеб он тоже разделил сначала на два одинаковых кусочка, а потом подумал и отрезал от своей части еще дольку. Для Васька лучшего завтрака и не надо. Разве может быть что-нибудь вкуснее подсолнечного масла? Теперь еще можно взять две ложки сахара и размешать в кружке с холодной водой. Чистый тебе мед, ведро воды можно выпить. Вот если б он был продавцом в кооперации… Целый бы день пил воду с сахаром!
На скрыне лежала белая сорочка Васька. Почему она тут лежит? Да это же он сам ее вчера достал, чтобы сегодня надеть. В этот день мама всегда давала ему белую сорочку… С вечера купала, клала его возле себя в кровать, и они долго-долго разговаривали… Вчера ему не с кем было поговорить, потому что Платона позвали в правление. Васько и не слышал, когда он вернулся.
С вечера Васько почистил свои сапоги и помыл голову холодной водой, потому что горячей не было. Долго причесывался перед зеркалом — и «на пробор» и «вверх», но волосы, хоть плачь, торчали ежиком.
Ваську очень хотелось, чтобы Платон проснулся и поздравил его с днем рождения. Ему сегодня одиннадцать лет. Но Платон спал. Васько еще вчера сделал новую зарубку на двери. За год он вырос на четыре пальца.