— Здесь можно будет оборудовать кухню, — заглянул в какую-то каморку Платон. — Тут пробьем окно — еще будет одна комната… Только стены страшные…
— Девчата побелят. Подсчитай, Платон, сколько нужно досок, стекла, извести, и пусть Семен Федорович выписывает, — сказал Подогретый.
— Где я вам все это возьму?
— Найдете. Поднимай, Платон, комсомол, и покажите, на что вы способны. А я вам плакатов подброшу, — пообещал Подогретый.
Возле конторы, облокотившись на резной столбик крыльца, стоял Кутень. Коляда махнул ему рукой: мол, обожди, а сам отвел Платона за клуб.
— Поверь, Платон, не моя вина, — сказал, заглядывая в глаза.
— Какая вина?
— Тебя же хотел на агронома… И сегодня к Бунчуку ходил, просил, чтобы назначили — не хочет. Ты не думай, что я того…
— Я ничего не думаю, Семен Федорович.
…Возле хаты Платона остановила песня. Звонкие мальчишечьи голоса выводили кто знает кем принесенный рассказ.
Запевал Васько:
И десяток, а может, и два десятка голосов подхватили:
Платон замер в сенях.
Резко открыв дверь, Платон с поднятой в военном салюте рукой отчеканил с порога приветствие:
— Здравия желаю, товарищи бойцы!
— Ура-а! — взвился только один голосок.
— Ура-а-а! — через мгновенье загремело на всю хату.
Платон, не понимая еще, в чем дело, здоровался за руку с каждым из двух десятков Васьковых друзей. На столе стояло все принесенное утром добрыми молодицами.
— Что у вас тут, женится кто или в армию провожаете?
— Ваську сегодня уже одиннадцать. А мне скоро будет десять.
Платон одиннадцать раз потянул Васька за уши и поцеловал в щеку. От Васька пахнуло пирогом. Платона посадили за стол.
— Может, хлопцы, еще заспиваем? — подморгнул Платон Тимку.
Мальчишка вдруг стал серьезным, встал и тихо-тихо начал:
И все:
У Платона перехватило горло, и он тихо вышел на подворье.
Мальчишки пахли медом…
Над селом летели гуси.
22
В клубе распоряжался Никодим Дынька. Он показал Платону, где надо ставить перегородки, где класть печь.
— Только на совесть делайте, для детей ведь… Эх, перевелся плотницкий род… Максим, как же ты дверь навешиваешь? Без меня вы тут, хлопцы, ничего не сделаете, едят его мухи с комарами…
— Так покажите, — попросил Максим.
— Мне ж, хоть умри, надо идти кроватки мастерить…
— Никодим Сидорович, а вы попросите, пусть вам поможет в мастерской Поликарп Чугай, — посоветовал Платон.
— Чтобы я этого поджигателя просил?! — вскипел Дынька. — Видеть его не хочу!
Платон знал, что несколько дней назад Поликарп пришел со своими плотницкими инструментами в клуб. Было еще рано, и в клетушке хлопотали только Никодим с Юхимом, вставляя широкую оконную раму.
Поликарп снял шапку.
— Я вот… пришел, может, помогу чем…
— Обойдемся без тебя, — даже не оглянувшись, ответил Дынька.
— Почему же? Я в плотницком деле разбираюсь.
— Пусть поможет, — шепнул Юхим Дыньке.
— Не твое дело! — Потом к Чугаю: — Если женщины узнают, что ты здесь мастерил, то детей не принесут… Корчевать пни в лесу — вот твоя работа.
— Я знаю, — тихо сказал Чугай, — сердце у вас, Никодим, каменное.
— Ты сжег мою хату, а я должен христосоваться с тобой, так? Не дождешься! Еще благодари, что из села тебя не выслали. Дочь пожалели.
Чугай молча вышел из клуба.
При одном упоминании о Чугае Никодим Дынька терял равновесие и мог кричать до вечера. Платон знал об этом и не продолжал разговора. А в обеденный перерыв зашел в сельсовет, чтобы потолковать с Олегом.
Олег выслушал Платона.
— Думаешь, я не говорил отцу и матери о Чугае? Будто горохом о стенку. Никак не могу втолковать, что на данном этапе человек человеку друг, товарищ и брат. Отец отвечает: не хочу иметь такого брата.
— Все-таки, Олег, поговори еще. Это же дикость! И все твоя мать начала, — сокрушался Платон. — Ты ж комсомолец, секретарь сельсовета.