И Текля, которой легче было лечь в гроб, чем просить Чугая, сдалась.
— Если закон за Чугая, тогда и я не против закона. И в святом писании сказано: прости ближнего своего, и сам прощен будешь…
Утром Поликарп Чугай и Никодим Дынька шли на работу вместе. Платон ежедневно собирал возле клуба всех хлопцев и девчат. Всем нечего было делать в маленьких комнатках яслей, и Светлана Подогретая предложила незанятым разбить клумбы и посадить деревья. Хлопцы привозили из леса молодые сосенки и березки, разбивали аллеи и обсаживали их.
Под столовую яслей отвели самую большую комнату, побелили ее, но девушки были недовольны: очень буднично, никакой красоты. Общий вид портила огромная печка. И Платон подал мысль:
— Облицуем ее кафелем.
— А где достать?
— На ферме.
Коляда был в районе, и всю ответственность взял на себя Макар Подогретый:
— Обойдутся свиньи без кафеля.
Хлопцы стамесками выковыривали белые и синие кафельные плитки из стен, а девчата, нагрев котел воды, отмывали и вытирали их до блеска.
Белым кафелем Иван Лисняк облицевал стены, а на кухне и в умывальнике собирался выстелить пол. Он не слышал, как в комнату вошел Коляда, только увидел его огромные сапоги, когда нагнулся за плиткой.
…Коляда кричал, тыкал в лицо Лисняка кафельной плиткой. Иван не торопясь макнул щепочку в ведерко с краской и написал на печке: «Это же для детей!»
Коляда, махнув рукой, выбежал, затем вызвал к себе Платона — официально, через Горобца. Сидел в своем кресле, будто вылитый из воска, смотрел холодными стеклянными глазами.
— Вы что, хотите с Макаром Подогретым загнать меня в тюрьму? — обреченно спросил он.
— Это в наши планы не входит, Семен Федорович.
— Зачем вы свинарник ободрали?
— Свиньям кафель ни к чему…
— А завтра ты все фермы по камушкам разнесешь, так?
— Нет, фермы не буду, — пообещал Платон.
— Ты знаешь, что я в эти фермы свою душу вложил, знаешь? Сколько в газетах о них писали? — Коляда достал из ящика папку. — Что мне теперь в районе скажут? Доведешь ты меня, Гайворон, до того, как его, до разрыва в сердце… Если бы это не ты придумал, а кто-нибудь другой, то из колхоза выгнал бы, а так запишу тебе выговор…
— Пишите. Мне все равно. — Платон вспомнил, что сегодня Дынька должен прийти осматривать хату.
Дынька пришел с Теклей. Как полагается, немного посидели, поговорили, затем принялись за дело. Никодим с женой обошли несколько раз хату, ощупали стены и фундамент, потом осмотрели потолок и крышу.
— Оно конечно, хата есть, — глубокомысленно изрек Никодим, — если наш Олег женится, то будет жить… Сколько же ты за нее хочешь?
— А как вы скажете?
— Полторы тысячи ей красная цена, — сказала Текля.
— Маловато.
К торгу подоспел Васько. Он стоял в углу и долго не мог понять, о чем идет разговор.
— Бери полторы и еще десять, — убеждал Никодим.
— Нет, не будет, — ответил Платон.
— Это ж какие гроши! — тоненько пропела Текля.
— Еще накину десятку — и по рукам, — Дынька протянул ладонь.
— Вы забываете, что и садок при хате есть и сарай, — смущаясь, напомнил Платон.
— Вы хотите покупать нашу хату? — догадался Васько.
— Если в цене сойдемся, то и купим: сын ведь жениться собирается, — пояснила Текля Ваську.
— А мы куда денемся? — резонно спросил Васько.
— Это уже брата спрашивай…
— Куда мы денемся? — подбежал Васько к Платону.
— Обожди, обожди, потом, — отмахнулся Платон.
— Нет, ты мне сейчас скажи! Я не хочу продавать, не хочу! Уходите отсюда! — Васько дернул Дыньку за полу фуфайки.
— Так мы ж не заставляем, — оправдывался Дынька перед ним. — Мы и завтра можем зайти.
Дынька с Теклей вышли. Васько волчонком смотрел на брата.
— Я с тобой все равно не поеду.
— А я тебя и спрашивать не буду.
— Убегу… Буду жить в хлеве. А ты езжай себе… на легкий хлеб.
— Что ты сказал?
— Когда мы с тобой поехали в Киев, то дядько Нечипор сказал, что ты легкого хлеба ищешь.
— Замолчи!
— Всем расскажу. Пойду сейчас к Дыньке и скажу, что если он купит нашу хату, то я ее сожгу, — решил Васько. — Как дядько Поликарп.
— Что? Ах, ты, выродок! — Платон кинулся на Васька.
— Бей, бей, — съежился Васько.
Платон замахнулся. Васько поднял руки, защищаясь от удара.