К гробу со всех сторон устремились десятки взглядов. Он стоял на возвышении. Высоко на подушках была приподнята голова Сергея. Лицо его было как живое. Аксенову казалось: Сергей вдруг откроет глаза и скажет: «Погибать бестолку нельзя. Если придется, то умереть надо, как Александр Матросов».
И сейчас член Военного совета армии говорил, что Сергей Ермолаев доблестно выполнил свой долг, как герой.
К Алтаеву подошел начальник политотдела и прошептал:
— Указ… по телеграфу… из Москвы…
— Передайте Шелестову, — прочитав, ответил Алтаев.
Шелестов взял лист плотной бумаги.
— Товарищи! Только что получено из Москвы. Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик о присвоении звания Героя Советского Союза младшему технику-лейтенанту Сергею Ильичу Ермолаеву.
В тишине гордо звучали слова Указа правительства. Родина, народ, партия благодарили своего сына.
Солдаты почетного караула крепко сжимали автоматы. Блестели на солнце трубы оркестра. Легкий ветерок полоскал боевые знамена у гроба молодого офицера.
Почти беззвучно пара за парой проносились истребители.
У изголовья гроба застыли шестеро артиллеристов — боевых друзей Сергея. Это было все, что уцелело от батареи. Обкрещенная бинтами крутолобая голова лейтенанта Маркова клонилась вниз. Он шевелил почерневшими губами, силясь что-то выговорить, но губы лишь вздрагивали и на глаза навертывались слезы. Он стиснул кулаки, взглянул на лицо Сергея и шагнул к гробу.
— Дорогой друг наш, милый Сережа, — звонко выговорил он, воспаленными глазами глядя в лицо Ермолаева, — много раз говорили мы с тобой и мечтали о будущем. Вражеские пули скосили тебя. Мы, твои боевые друзья, отомстим за тебя. Из вражеской брони мы воздвигнем памятник тебе, дорогой Сережа. За твою смерть мы уничтожим десятки, сотни фашистских танков!
Он взмахнул кулаком над головой и обернулся к пятерым артиллеристам. Лейтенант Янковский встретился взглядом с командиром батареи и медленно двинулся к нему, высокий, в туго перетянутой ремнем гимнастерке. За ним плечом к плечу двигались наводчик, заряжающий, шофер и старшина батареи. Все шестеро беззвучно окружили изголовье гроба. Бинты Маркова, подвешенная на груди рука старшины, изорванная телогрейка шофера, опаленные волосы наводчика и посинелое, в кровоподтеках лицо заряжающего без слов говорили о пережитом этими людьми. Над ними багровые полотнища знамен темными окаймлениями стекали к гробу.
А над землей ярко светило солнце. Золотистая бахрома знамен переливалась огненными искрами. Сотни отблесков полыхали над трубами оркестра.
Вдали синели горы. Там, где-то за этими горами, была победа. Победа, за которую отдал свою жизнь Сергей Ермолаев.
Две ночи группа Бахарева пробиралась с равнины в глухое горное ущелье. Пройти нужно было всего около восьми километров, но постоянная опасность и раненые вынуждали передвигаться медленно и крайне осторожно. Голодные, измученные люди с трудом держались на ногах. Каждый шаг стоил неимоверных усилий. У многих раненых начались воспаления. Ослабели и здоровые люди. Единственным продовольствием, какое оказалось в группе, были три фляги вина, две банки консервов и шестнадцать сухарей. Все это носил в своем мешке Таряев и выдавал только тяжело раненным.
К исходу второй ночи Косенко и Мефодьев пробрались в ближайшее село и проникли во двор крайнего дома, где стояла фашистская грузовая машина с продовольствием. Сержанты прикончили шоферов и, взяв каждый пуда по три груза, вернулись в пещеру. С дрожью в руках Бахарев принимал от них банки консервов, пакеты с сухарями и фляги спирта. Это была жизнь. Все в пещере, затаив дыхание, следили, как выкладывалось продовольствие из мешков сержантов.
К утру, поев и выпив горячего чаю, люди уснули. Только часовые затаились в нагромождениях камней. Лет пятнадцать назад Таряев год проучился в фельдшерской школе и теперь взял на себя заботу о раненых. Он отобрал у всех нижнее белье, выстирал его и наготовил из него бинтов.
Миньков, и раненный, чувствовал себя командиром. Он потребовал, чтобы саперов из его взвода положили рядом с ним, часто подзывал к себе Мефодьева и о чем-то подолгу разговаривал с ним. По приказанию Минькова Мефодьев с двумя солдатами пробрался на бывшие позиции, собрал там шестьдесят противотанковых и семнадцать противопехотных мин. Противопехотные мины Мефодьев, с разрешения Бахарева, установил на подходах к пещере, а противотанковые Миньков «держал в своем резерве».
— Авось пригодятся, — слабым голосом говорил он, — шестьдесят мин — это у хорошего сапера шестьдесят танков, а шестьдесят танков — это целый полк.
Бахарев торопился поскорее устроить раненых и развернуть борьбу в тылу врага. Он хорошо понимал, что в таких условиях вести партизанские действия очень трудно. Одно дело, когда советские воины оставались в тылу врага на родной земле. Тогда они могли рассчитывать на поддержку местного населения. И совсем другое дело остаться в тылу врага на чужой земле. Кругом, если не всегда враждебное, но все-таки чужое население. Каждый шаг грозит опасностью и гибелью. Первый же встреченный мадьяр мог предать немцам. К тому же по рукам и ногам связывало незнание венгерского языка. Никто в группе Бахарева не умел говорить по-мадьярски.
Бахарев мысленно искал наиболее целесообразное решение. Рассчитывать можно было только на собственные силы, а сил было слишком мало. С ранеными нужно оставить двух-трех человек. И только восемь-девять человек могли ходить на боевые операции. К тому же слишком мало было боеприпасов. С трудом удалось набрать полторы тысячи автоматных патронов и семьдесят шесть гранат. А этого может хватить только на один бой. Расстреляют все патроны — и группа останется беззащитной.
Как ни хотелось Бахареву провести какую-нибудь серьезную и чувствительную для врага операцию, пришлось ограничиваться пока мелкими нападениями на немецкие обозы и тылы.
Тревожила неясность обстановки. За трое суток в горах не раздалось ни одного выстрела, не показалось ни одного человека. Что происходило на фронте — никто не знал. С востока день и ночь доносились глухие раскаты артиллерийской канонады. Иногда высоко в небе проносились то наши, то немецкие самолеты. Глухой рокот артиллерии показывал, что бои идут где-то недалеко. Значит, немцы пока еще не прорвались к Будапешту.
На четвертый день утром Бахарев собрал своих людей вокруг холодной печки. В полутемноте лица казались худыми и землистыми.
Бахарев чувствовал, что все ждут от него каких-то особых слов и решений. Это радовало и в то же время тревожило его.
— Ну вот, товарищи, — негромко заговорил Бахарев. — Положение, надо прямо сказать, тяжелое. Кругом опасность, и помощи ждать пока неоткуда. Надеяться можно только на самих себя… Но положение не безвыходное. Вы слышите, как гудит все время на востоке? Это наши! Враг пока силен, но к Будапешту-то он не прорвался. Значит, наши сильнее. А стоит только нашим войскам продвинуться немного вперед, так мы с вами будем спасены. Даже если немцы и обнаружат нас, уничтожить нас они не смогут. Танки и артиллерия сюда не пройдут, а от пехоты мы двумя автоматами отобьемся. У нас такая позиция, откуда мы все видим, а нас никто! Но мы должны думать не только о себе. Главное для нас — бить врага, бить всем, чем можно!.. Я решил приступить к боевым действиям. Для начала возьмем под свой контроль шоссейную дорогу. По ней беспрерывно идут пополнения и обозы. Это основная артерия немцев. Других таких дорог в горах нет. Действовать будем по ночам. Закупорим дорогу и заставим гитлеровцев ездить в объезд, по плохим дорогам. Как ваше мнение, товарищи?
— Конечно!.. Нельзя сидеть сложа руки!.. Гранат у нас маловато! Зато мины! Минировать будем… И огоньком автоматным… — вразнобой заговорили в пещере.
По возгласам Бахарев чувствовал, что все люди поддерживают его, все ждали такого решения и готовились к нему.
В первую ночь Бахарев решил действовать одной группой. В нее он включил Аристархова, Косенко, Мефодьева и других автоматчиков. Шестеро во главе с Таряевым остались охранять раненых.