— Сейчас подымут в воздух ночные самолеты, — устало проговорил он и закрыл глаза.
Уже сорок минут, не стихая, продолжалась артиллерийская подготовка. Связь со всеми прекратилась. Ворончук без конца крутил ручку, но телефон молчал.
— Пойдем, Паша, на улицу, может летят, — сказал Аксенов.
— Куда, к дьяволу, на улицу? — прикрикнул на него Ворончук.
Аксенов ничего не ответил и пополз в ход сообщения. За ним тяжело дышал Орлов.
Аксенов сел на дно траншеи и прислонился к земляной стенке. Грохот и вой безумствовали над головой.
— Идут, идут! — закричал Орлов и вскочил на ноги. Сквозь грохот едва слышно доносилось тарахтение вездесущих «У-2».
Метнулся по небосклону и тут же погас луч прожектора. За ним со всех сторон зашарило по небу еще несколько лучей.
— Ни черта вы не сделаете, — кричал Орлов, — ни черта! Для наших утеночков прожекторы не страшны.
Гул артиллерийской канонады заметно стихал. Теперь уже не было сплошного грохота, лишь то там, то здесь полыхали отдельные взрывы. Все настойчивее и отчетливее тарахтели в воздухе моторы маленьких неторопливых машин. Невидимые, они, натруженно гудя, пролетали к позициям противника и, облегченные, возвращались назад.
— О-о-о-о! И тяжелые пошли! — вскрикнул Орлов.
Над головой мощно гудели многомоторные машины. Артиллерия противника смолкла.
В туманной глубине вражеского расположения раскатами раздавались взрывы. Всполохи зарниц заметались из края в край.
В тылу кубанцев догорали подожженные артиллерией дома. Снопы искр взлетали вверх и, обессиленные, гасли. А в воздухе, перебивая друг друга, теснились звуки невидимых самолетов. Один за другим нескончаемой вереницей шли они на позиции противника, и новые взрывы полыхали над вражескими войсками.
Казачьи позиции ожили. Из окопов и траншей выглядывали люди, откапывали засыпанных землей товарищей, перекликались, махали невидимым самолетам руками, башлыками, кубанками. По телефонным линиям, в темноте нащупывая провода, бегали связисты. Взад и вперед сновали посыльные, ординарцы, офицеры.
Ворончук звонил в эскадроны и батареи, принимал доклады и донесения, выясняя последствия вражеской артподготовки. Он записывал что-то, ни на кого не глядя, снова звонил в эскадроны и опять начинал считать, озабоченно морща покатый лоб.
— Чорта с два, — рванулся в землянке его раскатистый бас, — чорта с два!.. Взяли!.. Вот они, цифры-то. Больше трех часов долбили, а результатов-то, результатов — ноль! Всего несколько человек убитых и раненых. Землей позасыпало, и всех откопали. Жив полк казачий, жив! И побачимо, кто кого! Побачимо!
Он успокоенно присел и приказал начальнику штаба:
— Посылай-ка всех штабников в эскадроны. Проверить все и подготовить к бою. Траншеи, где позавалило, расчистить, подмаскировать. Политработникам провести партийно-комсомольские собрания в эскадронах. Коротко, по-боевому. На примере артподготовки показать людям бессилие противника… И до рассвета накормить всех, водки выдать и хороший завтрак… Ну, хватит, — проводив начальника штаба, улыбнулся Ворончук, — давайте позавтракаем. Поужинать не удалось.
Но и позавтракать удалось не совсем спокойно. Ворончука вызвал к телефону сначала командир дивизии, а затем командир корпуса.
— Ну, хлопцы, вы доедайте, — закончив разговор с командиром корпуса, сказал Ворончук, — и вздремните хоть часок, а я пошел. Командир корпуса мне еще одну батарею дает и четыре танка. Пойду встречать и расставлять по местам.
— Слушай, Аксенов, дорогой, — встав из-за стола, обеспокоенно проговорил Орлов, — забыл совсем. Ты прости, пожалуйста. Я же письмо привез тебе. Суматоха всю память отшибла.
Он вынул из кармана маленький треугольник и протянул его Аксенову.
— Вчера ехал сюда и случайно встретил ее. Ты не обижайся, забыл, понимаешь.
Аксенов развернул письмо и склонился к лампе. Буквы замелькали перед глазами. Настя писала, что их рота попрежнему стоит в господском дворе и в бой еще не вступала, тревожилась за него и просила беречь себя и ожидать скорой встречи.
Аксенов несколько раз перечитал письмо, до боли зажмурил глаза и минуты две стоял в оцепенении, ничего не чувствуя и не видя. Встряхнув головой, он открыл глаза, медленно свернул письмо, положил его во внутренний карман кителя и пристроился на соломе рядом с Орловым. Подполковник уже спал, широко разметав руки. У телефона, борясь с дремотой, крепился ординарец Ворончука. Глаза его закрывались, он кивком опускал голову к столу и тут же, спохватившись, поднимал ее, но голова опять безвольно клонилась к столу.
— Саша, — окликнул его Аксенов, — я засну, ты следи за телефоном.
Ординарец испуганно вскочил, часто моргая глазами, и из котелка начал черпать ладонью воду и брызгать на лицо.
Аксенов спиной прижался к Орлову и уснул. Проснулся он от шумного разговора. Ворончук, сжав телефонную трубку, кричал кому-то, волнуясь и нервничая:
— Ничего страшного нет. Да поймите вы, в конце концов война — это есть война, а не тактические учения. Знаю, знаю, что вам тяжело, а кому легко? Стоять — и ни с места!
Он швырнул трубку и вышел из землянки.
Только теперь Аксенов расслышал, что опять шел бой. Накат землянки вздрагивал. Перекликались пулеметные очереди. Аксенов пробрался на НП. Ворончук отбросил бинокль и ладонями оперся на бруствер. На дне окопа по телефону передавал кому-то приказания начальник штаба полка. По другому телефону разговаривал начальник разведки. В углу около выносной рации на корточках сидел Орлов.
По всему фронту шел бой. Солнце с трудом пробивало туманную дымку, золотя снежные изрытые воронками поля, уходящее вдаль шоссе, придорожные деревья, почерневшие крыши населенных пунктов.
Положение на фронте было неопределенным. От берегов озера Веленце до самого Дуная ползли, вспыхивая выстрелами, танки, перебегали, замирая в снегу, пехотинцы, учащенно били с обеих сторон пушки, минометы, автоматы, пулеметы. Казалось, все перепуталось, смешалось, и нельзя понять, где свои войска, где противника. Только изломы первой траншеи показывали, что здесь, на окраинах населенных пунктов и по заснеженным высотам, проходила та грань, которую рвались перешагнуть фашистские танки и пехота и которую всеми силами стремились удержать кубанцы. Нигде еще противнику не удалось перешагнуть эту грань, но по напряжению боя Аксенов чувствовал, что вот-вот где-то она лопнет и порвется. Особенно это было заметно по левому флангу полка Ворончука. На один эскадрон кубанцев навалилось штук шестьдесят гитлеровских танков, все ближе и ближе набегали рваные пехотные цепи.
— Весь огонь перед вторым эскадроном, — кричал Ворончук, — всю артиллерию, все минометы!
Левый фланг, там, где оборонялся второй эскадрон, скрылся в дыму.
В траншее суетливо метались люди. Кто-то бросился в ход сообщения.
— Куда-а-а-а? — яростно закричал Ворончук, взмахивая кулаками над головой. — Бежать? Наза-а-ад!
Лицо его было страшно. Крупный рот перекосился в ярости. Папаха слетела с головы.
— Артиллерист, артиллерист! — кричал Ворончук. — Огонь по первой траншее, огонь! Отсечь пехоту от танков.
В небе показались штурмовики.
— «Чайка», «Чайка», вижу вас, вижу, — кричал, прижимая шлемофон, Орлов. — Вижу, прямо, курс сто восемьдесят, прямо. Заходи на цель, левее крайних домов! Танки. По танкам!
— Обозначить передний край! — крикнул Ворончук.
Над всей первой траншеей взметнулись белые шары ракет. Штурмовики один за другим выстраивались в круг.
— Цель прямо, — кричал Орлов, — высоту с домом видишь? По ней, прямо по ней бей.
Головной штурмовик развернулся и беззвучно устремился вниз. Ястребом падал он вдоль переднего края, и казалось, вот-вот врежется в высоту перед позицией второго эскадрона. Танки и пехота противника разом прекратили огонь. Смолкло все и на наших позициях. Только рев штурмовиков стоял в воздухе. У самой земли головной штурмовик блеснул вспышками выстрелов и, взвывая мотором, рванулся вверх. Под ним полыхнули взрывы и сразу же вспыхнул фашистский танк. За головным один за другим ныряли к земле последующие штурмовики.