Через разведчиков узнали о военных приготовлениях в Лукнове и стали проводить учения с еще большим энтузиазмом, чтобы достойно отразить надвигающуюся опасность.
Рохиллы мужественно и радостно ждали войны. Ахмед-хан был серьезен и озабочен, хотя всеми силами подавлял тревожные опасения, смущавшие его душу. Он один понимал истинное значение союза Суджи Даулы с английским губернатором, он знал цену европейским войскам и поэтому старался обучить своих воинов спокойствию. Он был занят с утра до вечера и давал отдых себе и людям только в самые знойные часы.
Однажды разведчики принесли известие, что Суджи Даула выступил с сильной армией из Лукнова и перешел границу.
Ахмед-хан тотчас же прекратил учения, приказал готовить сытные обеды, и муллы, сопровождающие войско, должны были три раза в день возносить торжественные молитвы. Он хотел, чтобы его воины вступили в бой свежими и бодрыми и религиозное воодушевление и вера в благословение неба наполняли их души, подкрепляя телесные силы.
Наконец на горизонте показалось облако пыли. Решительная минута приближалась. Муллы при свете заходящего солнца совершали торжественное богослужение. Рохиллы горячо молились, а когда солнце скрылось, легли спать, чтобы с первым проблеском зари встать бодрыми и готовыми к бою. Ахмед-хан, расставив конные караулы вокруг лагеря, удалился в свой шатер.
Он курил трубку, медленно выпуская кольцами голубоватый дым и изредка прихлебывая шербет. Перед ним на ковре сидела Фатме, на коленях у нее лежала вина, и нежные пальцы смуглых рук перебирали струны. Сегодня она не играла заунывных или любовных песен, мягкие звуки инструмента преобразились: она играла воинственный гимн, в котором слышались то боевые фанфары, то победная песнь. Ее темные глаза гордо сверкали, и она пытливо смотрела на отца, точно желая видеть впечатление, производимое на него ее игрой, но Ахмед-хан был серьезен: он мрачно, а иногда с тоской взглядывал на дочь из-под сдвинутых бровей.
Наконец он махнул рукой, музыка прекратилась, и Фатме подошла, нежно склоняясь перед ним.
— Дочь моя, — сказал он, — завтра решится будущее нашего народа, а также мое и твое. В минуту, когда над нами перст Божий, не лишне сказать слово ободрения, а может быть, и прощания на время земной нашей жизни.
— Отец! — вскричала Фатме, и большие глаза ее наполнились слезами. — Не прощания… Бог сохранит тебя, он пошлет победу тебе и нашему оружию!
Ахмед-хан задумчиво покачал головой.
— Кого Бог призовет на небо из этого тяжелого испытания, тому он окажет великую милость, а еще большую — тому, кому дозволит умереть на поле сражения в священной борьбе. Если небо даст победу нашему оружию, то оно все-таки может послать мне конец. Поэтому я должен сказать тебе, которую любил больше всего на свете, последнее слово и объявить свою последнюю волю.
— Говори, отец, — отвечала Фатме, складывая руки на груди, — я слушаю и уверена, что сам Бог говорит со мной твоими устами.
— Благодарю тебя, дитя мое, за все радости, которые ты доставляла мне в жизни, и пошли тебе Бог благословение, когда меня не будет. Когда-нибудь, рано или поздно, мне пришлось бы тебя оставить, а для тебя воспоминание об отце будет приятнее, если он падет в бою. Если же Бог возьмет мою жизнь за победу нашего народа, то и ты должна его благословлять и хранить в сердце память об отце. Дочь Ахмед-хана не будет одинока и покинута, ты найдешь верного и храброго человека, который женится на тебе, и народ будет почитать тебя. Но может быть и другое предопределено в неисповедимых путях неба: я могу пасть в бою, не обеспечив своей смертью победы. Тогда ты должна бежать с другими женщинами и детьми и с теми, которым удастся спасти свою жизнь; вы укроетесь в горах.
— Бежать? Мне бежать, отец? Никогда! — горячо воскликнула Фатме. — Если ты погибнешь, если мой народ будет разбит, то и мне нет больше места на земле…
— Но ты все-таки должна жить для несчастных, которые останутся и которым будут нужны советы, утешения и твердое руководство… Ты будешь говорить с ними именем Бога, и тебя послушаются, хоть ты женщина и молода годами. Если же случится самое худшее, если и бегство будет невозможно, если дикие полчища Суджи Даулы вас все-таки застигнут, тогда ты, милое дитя мое, не должна стать добычей кровожадного набоба, он не должен увести к себе рабыней дочь Ахмед-хана… Тогда, дитя мое, если нет способа избежать страшной участи… тогда можно умереть…
— Отец! Я никогда не боялась смерти, но если я тебя потеряю, то она будет для меня отрадой! — Она достала из складок одежды острый трехгранный кинжал с золотой рукояткой. — Видишь, это спасение от позора и бедствий… Будь уверен, моя рука не дрогнет!