— Какими судьбами? — удивился он. — В такую пору? Узнав причину, скороговоркой сообщил:
— Красноармейцы оставили Межиричи вчера. В городе безвластие.
— А как ведут себя националисты?
— Вчера под вечер, — шептал Бузя, — во дворце бывшего помещика собралось не меньше сотни вооружённых самостийников. Среди них были сброшенные на парашютах гитлеровские разведчики.
— Спасибо, Бузя! Мы торопимся, будь здоров!
Лапченко поднёс к глазам светящийся циферблат.
— Да, мешкать нельзя. — И тут же, собрав всех вооружённых, приказал: — Сопровождать машины до восточной окраины. Если у парка нас обстреляют, дадим бой!
— Ясно, товарищ капитан!
— Тогда «по коням»!
Гитлеровцы обошли город с двух сторон. Отступать мож но было только по одной дороге — через Городницу. Когда стемнело, чекисты берегом Случи добрались до Маренинского леса. Здесь тишину неожиданно взорвали выстрелы. Все насторожились: неужели и этот путь уже отрезан? Собрались на полянке.
— Товарищи! — взволнованно сказал военком. — Мы временно оставляем Людвипольский район? Но мы сюда ещё вернёмся! А теперь, чтобы не попасть в засаду, мы пойдём к Городнице окольными путями.
Полуторка, которую я вёл, ехала первой. Нередко останавливались, глушили моторы, прислушивались к стрельбе. Затем снова двигались вперёд.
Утром колонна въехала в местечко Городницу, расположенное у бывшей советско-польской границы. Я с большим интересом приглядывался ко всему окружающему: к людям, к домам, к магазинам.
Несколько сотрудников госбезопасности, среди которых был и Лапченко, попрощавшись с товарищами, возвратились на моей полуторке в Людвиполь: им предстояло выполнить важное задание командования.
— Быстричи и Совпу уже заняли немцы, — сообщили нам в городе.
Лапченко приказал никуда не отлучаться от машины. Только он отошёл, как возле меня присел бывший сержант польской армии Омельчук.
— Ты, парень, вижу, задумал отступать с большевиками, — упрекнул он. — Одумайся, пока не поздно! Немцы весь мир пройдут и никто их не остановит, понял? Убегай, куда глаза глядят. Перебудешь, а через часок-полтора немцы освободят нас.
— Освободят, говорите? — возмутился я. — Какой же вы двуличный человек! Недоброе советуете. Вы удрали, я удеру, и другие так поступят, а кто же будет защищать родную землю?
— Так не всё же это могут делать.
— Тот, кто о шкуре своей печётся, конечно, не станет рисковать.
— М-да…
— Так вот, я пойду вместе с Советской властью, а вы идите своей дорогой! Но потом пожалеете!
Омельчук опомнился и схитрил:
— Я так, в шутку, ты извини меня, Николай, — и, заметив подходивших чекистов, удалился.
В тот же день мы благополучно добрались до Городницы, а оттуда уехали дальше. Но в районе Козельца гитлеровские войска сомкнули кольцо. Ожесточённые бои шли на обоих берегах Славутича. Мы оказались на окружённой врагом территории. И в конце сентября 1941 года я возвратился домой в село Буду-Грушевскую.
БРАТ НЕ ОСТАВЛЯЕТ БРАТА
…Да, о многом я вспомнил в ту ночь, многое передумал…
Целые сутки в камеру никто не являлся. Казалось, о нашем существовании совершенно забыли. Палачи надеялись, если подольше их жертва пробудет в состоянии страха, тем скорее у неё развяжется язык.
Ростислав постучал в дверь, попросил вывести его.
— Не стучи, не открою! — прикрикнул полицейский.
— Открой, ты же украинец! — бил на чувства Ростислав.
— Украинец, да не такой, как ты! — ещё злее огрызнулся шуцман.
— Завтра и я стану шуцманом и буду так же старательно служить немцу. Ведь мы безвинно тут сидим, вот увидишь, скоро нас выпустят.
— Но пока ты стучишься и просишься, а не я… Сегодня я у власти, а что будет завтра — меня не касается, — издевался шуцман. — И не стучи! По-хорошему тебе говорю.
— Что поделаешь, раз ты такой несговорчивый. Пусть будет по-твоему, пока ты у власти!
— Не пока, а у власти! — в сердцах гаркнул фашистский верноподданный.
Когда пришла смена, Ростислава вывели, и ему удалось украдкой осмотреться. Потом он рассказал:
— Дверь из коридора во двор запирается на засов.
На вторые сутки, утром, нас перевели в другую камеру. Чем был вызван этот перевод, мы не знали. Здесь застали двух незнакомых парней.