— Конечно!
Киселев опередил товарища:
— Ты имеешь в виду шофёра?
— Именно! Надёжный человек.
— Да, парень верный, — поддержал Леонтьев. — Он здешний. Сейчас батрачит у одного хуторянина.
— Как он выглядит?
— Среднего роста, лет двадцати пяти, худощавый, блондин, с вьющимися волосами, — объяснил Самокиш.
— Так это же Николай Бондарчук! — воскликнул я.
— Перед нашим уходом, — продолжал Самокиш, — он просил: если свяжемся с советскими партизанами, просигналить ему.
В тот же вечер Ваню Пихура и Володю Леонтьева послали за Бондарчуком.
Преодолев за ночь тридцатикилометровый путь, Пихур и Леонтьев привели в группу «кудрявого парня» Николая Бондарчука.
С Николаем я познакомился ещё до войны. Родился он в селе Дывень, неподалёку от Межирич, на Ровенщине, в бедной крестьянской семье. После освобождения Красной Армией западноукраинских земель работал шофёром в Межиричском райотделе НКВД. Когда к местечку подходили гитлеровские войска, он вместе с сотрудниками органов госбезопасности отступил на восток. Попал в окружение, но сумел выбраться из него, тайком пробрался в родные края.
И вот теперь мы снова встретились как старые друзья.
Бондарчук вступил в нашу группу.
ЗАСАДА В ИМЕНИИ ПОМЕЩИКА
Каратели не прекратили поисков партизанской группы, наводившей ужас на местных правителей. А мы, маневрируя, внезапно появлялись там, где нас меньше всего ожидали. В зону нашего влияния входили села и хутора Людвипольского, Межиричского и Тучинского районов Ровенской области.
Как-то мне довелось побывать в Людвиполе, где я вёл переговоры о закупке оружия. За золотые монеты можно было приобрести сотню винтовок, но, к сожалению, у нас не было денег.
Во второй половине ночи я возвращался к своим. Рассвет застал меня в пути. Извилистая тропинка привела к западной опушке Медведовского леса — и тут от неожиданности я замер. Метрах в двадцати, спиной ко мне стоял притаившийся полицейский. Недалеко от него замаскировалось ещё несколько предателей. Несомненно это была засада. Появись я на открытом поле — гибель неминуема… Полицейские не заметили меня, и я бесшумно попятился к зарослям. Фортуна и на сей раз не изменила, и мне удалось благополучно добраться до нашей стоянки.
С сумерками группа зашла в село Городище. На молокопункте партизаны вылили молоко, предназначенное для отправки фашистам, разбили центрифуги. В другом помещении хранилось сливочное масло, яйца и фрукты. Часть этих продуктов мы погрузили на подводу, и Василий Самокиш с Ростиславом увезли их. Остальные продукты испортили.
Во время разведки Пихур обнаружил тропы диких кабанов.
— Следы свеженькие! — нагнулся он. — Поохотимся, Николай?
— С удовольствием! — не устоял я перед искушением. Бродили по зарослям почти весь день, но дикие кабаны будто сквозь землю провалились.
Не солоно хлебавши возвратились в лагерь.
— Другое дело фашисты — их вы бьёте без промаха. А кабаны — удел настоящих охотников! — подшучивали товарищи.
Ростислав встретил нас с новостью: задержаны трое неизвестных.
— Документы у них есть?
— Нет.
Ростислав проводил меня, Киселева и Жоржа к задержанным. Рослые парни, примерно моих лет, поочерёдно представились: Алексей Кармолин и Федор Воробьев — лейтенанты, Алексей Глинко — рядовой. Участвовали в обороне Киева и при различных обстоятельствах попали в плен. Бежали из ровенского лагеря.
Вспоминая о побеге, Глинко с благодарностью отозвался о женщине, спасшей его. Он назвал её Марией Титовной Левицкой.
— Сколько нашего брата обязаны ей жизнью! — восторгался Глинко патриоткой.
— Где Левицкая живёт?
— В Ровно. Улица Крутая, дом номер один. У неё есть муж, сынишка.
К собеседникам подошёл отец, только что прибывший из Гуты. По его просьбе задержанные подробно повторили рассказ.
— Что же вы намерены делать дальше? — поинтересовался отец.
— Вы первая вооружённая группа, которую мы встретили, — ответил Глинко. — Будем вместе с вами бить оккупантов.
— Если примете нас в боевую семью, — уточнил Кармолин.
Воробьев же не соглашался с товарищами.
— Мы солдаты, — твердил он, — и должны сражаться с фашистами на фронте. Нас не простят за пассивность.
— Дело хозяйское, никого не уговариваем. Товарищи пусть останутся, а вы идите, куда вам вздумается.