Воробьев энергично доказывал своё:
— Не имею права здесь отсиживаться. Моё место — на передовой!
— Это правильно, — заметил отец, — но не стройте иллюзий! До фронта тысяча километров, и пройти их без документов — дело не шуточное.
Не спеша отец скрутил «козью ножку», затянулся дымом.
— Я скажу так: лучше синица в руках, чем журавль в облаках.
— Обо всём подумал, -не сдавался Воробьев.
Отец терпеливо разъяснял:
— Допустим, удастся перейти линию фронта. Но там спросят: куда дел оружие? Почему сдался в плен?… Эх, Федор, Федор, горячая голова! Или думаешь, что здесь, за тысячу километров от передовой, дела не найдётся? Не кажется ли тебе, что мы здесь толчёмся понапрасну и не приносим пользы Родине?…
Федор задумался. Чувствовалось, что в нём происходит внутренняя борьба.
Кармолин уговаривал товарища:
— Оставайся с нами, Федор! Так лучше будет.
Воробьев молчал.
Наступила тишина. Казалось, все обдумывают: идти Воробьеву или остаться. Но Воробьев уже сделал выбор.
— Ну что ж, — смущённо объявил он, — вы правы, прошу и меня принять в ваши ряды.
— Так бы давно! — повеселел Глинко.
В хорошем настроении мы расселись у костра, у которого хлопотал Василий Самокиш, дежурный повар. Он взял ведро с варёным картофелем, слил воду и приготовил пюре. Расставил котелки и раздал обед.
— Если кто желает масла, яичек, не стесняйтесь! — заботливо предлагал Самокиш.
— Нажимайте, ребята, — поддержал я повара, — вечером уходим на другую базу, все продукты с собой не унесём.
После сытного обеда новобранцы дали присягу, им вручили по винтовке, по сто патронов и по две гранаты.
Подпольщики сообщили нам о предполагаемом приезде в Кудрянку сына помещика Кашенцева, офицера ровенского гестапо, за которым партизаны давно охотились.
По карте мы изучили дороги и подступы к поместью. Выработали план: перекрыть все пути, ведущие к хутору, и захватить Кашенцева живым. Но кто выполнит боевую операцию?
— Я! — вызвался Воробьев.
— И я! — присоединился Кармолин.
— Тогда давайте так, — предложил я, — пусть с новичками пойдут Ростислав и Пихур. Ростислав хорошо знает там каждую тропинку.
— Есть! — отозвались боевые друзья.
— Собирайтесь в путь, время не ждёт!
Партизаны залегли у дороги, ведущей к поместью. Но, учитывая то, что гестаповец мог попасть в село через любой районный центр — Межиричи, Тучин, Костополь и даже через Людвиполь, остальные бойцы группы сосредоточились в самом поместье.
В усадьбе готовились к встрече именитого гостя. Пахло свежеиспечённым хлебом, жареной птицей.
В самую пору праздничной суеты я переступил порог гостиной Кашенцева. Мне навстречу поспешил помещик. Посередине комнаты старик остановился, будто окаменел. Его нижняя губа судорожно затряслась, он кисло улыбнулся.
— Прошу, молодой человек, прошу. Забыл, правда, как вас величать. Но рад видеть в своём доме, — лицемерил помещик.
— Я не один, со мной люди. Загоните собак в будки. Мы зашли к вам попутно. Подкрепимся — и дальше в дорогу. Немедленно распорядитесь насчёт собак!… — настойчиво повторил я.
Уловив в моём голосе нотку раздражения, старик расшаркался.
— Сейчас все сделаю! — и приказал домработнице: — Таня! Немедленно закрой собак в сарай. Без моего разрешения их не выпускать.
— А теперь ознакомьте с расположением ваших комнат, — диктовал я помещику.
— Гм… — удивился Кашенцев. — Хорошо… пожалуйста!
Мы обошли все комнаты. Я облюбовал заросший диким виноградом балкон, куда выходила дверь из большой комнаты на втором этаже. Прикинул: здесь расположится главный пункт наблюдения.
— Соберите всех людей, которые находятся в поместье, и членов вашей семьи, — распоряжался я.
— Зачем они понадобились вам? — испугался хозяин.
— Хочу познакомиться с ними, — съязвил я.
— Прошу, я… не возражаю, просто… спросил из любопытства… сейчас приглашу.
Когда все собрались, я предупредил, что двое суток никому из поместья не разрешается выходить. В противном случае партизаны за жизнь виновных не отвечают.
Я потребовал у помещика ключи от комнаты с балконом. После этих слов старик разгадал мой замысел.
— Умоляю вас, — упал он на колени, — не губите его… Обещаю вам большое вознаграждение…