Все обиженные Советской властью спали и видели во сне своего избавителя — атамана. Разве по пути с Советской властью было, скажем, чиндантскому казаку С. Шестакову, который имел двадцать тысяч голов скота и пятьдесят батраков? Он готов был отдать половину своего богатства, лишь бы не лишиться всего.
Таких в Забайкалье было немало. Они шли в семеновские войска добровольно, да еще и подбивали к этому своих односельчан. А тех, кто был победнее и не хотел идти в белую армию, Семенов забирал насильно, так что его армия в конце концов стала довольно многочисленной.
После того как под ударами чехословаков в Забайкалье и Приморье пала Советская власть, Семенов обосновался в Чите вместе с японцами.
В царской армии Семенов был есаулом, а тут взял да и объявил себя командующим армией, генералом. Даже видавшие виды белогвардейские генералы и те возмутились. «Семенов, самовольно именуя себя командующим отдельной восточно-сибирской армией, ничьей властью или приказом правительства в этой должности не признан», — заявил колчаковский генерал Волков.
В ответ на это атаман Семенов «не признал» власть адмирала Колчака. А Колчак написал приказ о предании Семенова военно-полевому суду за «государственную измену». Особенно Колчак не мог простить Семенову того, что тот перехватил в Чите два вагона с золотом, которые Колчак отправил в Америку. Он приказал генералу Волкову выступить из Иркутска и «привести в повиновение всех не повинующихся верховной власти, действуя по законам военного времени». Но тут японцы заявили, что они не допустят военных действий в районе расположения их частей. Они нежно любили атамана (мы уже видели, за что) и всячески оберегали его.
Когда Красная Армия вышибла адмирала Колчака из Омска, он погрузил украденные в Казани остатки золотого запаса России в эшелон и двинулся на восток.
В тот день, когда стало ясно, что дальше ехать некуда — в Иркутске восстали рабочие, — к Колчаку в вагон явился гонец Семенова полковник Сыробоярский.
Он потребовал, чтобы «верховный правитель» официально назначил Семенова главнокомандующим всеми дальневосточными силами. Семенов уже возомнил себя русским Наполеоном и считал, что его незаслуженно обошли. (Скромность вообще была ему чужда. Сколько в его армии насчитывалось полков и отрядов его имени — не перечтешь. Я собственными глазами видел приказ, в котором Семенов писал: «Учредить при Читинском военном училище военный фехтовальный гимнастический моего имени зал». На бронепоездах по его приказу был намалеван лозунг: «С нами бог и атаман!» Себя он величал не иначе, как великим князем Монголии, кавалером ордена пророка Магомета.)
Семенов ожидал приказа о своем повышении. А Колчак раздумывал. Наконец он возмущенно сказал:
— Это вымогательство! Так назначения не делаются.
Но через день полковник явился снова.
— Ваше превосходительство, для меня неожиданностью была высказанная невозможность немедленного осуществления с часа на час ожидаемого атаманом назначения. Сильнее, чем атаман Семенов, никто не ненавидит большевиков!
Тогда адмирал предложил Семенову сначала сдать «экзамен». Он послал ему телеграмму, чтобы тот занял Иркутск. Но Семенов ответил, что «оздоровить» Иркутский округ он сможет лишь тогда, когда ему будут подчиняться все вооруженные силы Дальнего Востока. Колчак вынужден был подписать приказ о присвоении самозванцу звания генерал-лейтенанта и назначить его главнокомандующим всеми вооруженными силами на востоке страны (своей армии у Колчака уже не было). В порыве благодарности Семенов хотел выручить из беды адмирала и послал под Иркутск войска. Но его части были разбиты рабочими, а сам адмирал вместе со всем золотом попал в их руки и через месяц был расстрелян.
Вагон с трупами расстрелянных, присланный Семеновым в Читу в первые дни вторжения, был лишь вступлением. Заняв Читу, атаман наладил в Забайкалье такой конвейер смерти, до которого фашисты додумались только через четверть века. Арестованных подвозили к местам расстрелов беспрерывно. Иногда их привозили на специальных поездах. Иногда…
Впрочем, давайте лучше послушаем очевидцев. Американский полковник Морроу писал в «Нью-Йорк трибюн» об одном эпизоде на станции Андриановна: «Пленники, наполнявшие целые вагоны, выгружались, затем их вели к большим ямам и расстреливали из пулеметов… Апогеем казни было убийство за один день пленных, содержавшихся в 53 вагонах, всего более 1600 человек. Степанов[1] говорил, что он не может заснуть, если не убьет кого-нибудь в этот день».
Вот подлинная телеграмма Семенова полковнику Тирбаху: «В связи с событиями на Забайкальском фронте сегодня ночью будут расстреляны все большевики Читинской тюрьмы. Прикажите в указанном вам месте — Маккавеевском и Туринском разъезде — рыть большие могилы. Привезены будут ночью. Расстрел произвести офицерам из пулеметов».
Жительница станции Маккавеево, Акулина Ивановна Щукина, была свидетельницей многих казней. Несколько лет назад она со слезами рассказывала мне: «На станции все время стояли вагоны смерти. Оттуда каждый вечер комендант Гранит выводил арестованных, некоторые из них были в кандалах. Вел он их в баню купца Китаевича — там их «судили». А потом выводили за порог и на куски рубили шашками».
Некто Н. П. Даурец опубликовал в 1923 году в Харбине «Записки очевидца». В них он рассказывал о таких же казнях: «Рубили во дворе, где жил капитан Попов… Делалось все это, конечно, ночью… Тех, кого рубили, когда они умирали, увозили на Ингоду и спускали в прорубь, а тех, кого расстреливали, — в санки и бросали на съедение волкам. Но расстреливали редко: жалели патроны, а рубкой прямо-таки увлекались, некоторые учились и даже до виртуозности».
В одном только Маккавеевском застенке было расстреляно, зарублено, сожжено и утоплено пять тысяч человек. А таких застенков было у Семенова одиннадцать.
Ребята из первой Карымской школы записали для своего музея рассказ участника партизанского движения в Забайкалье А. И. Забелина.
Когда до села Верхняя Талача донесся слух, что в Урульге состоится конференция, на которой выступит Сергей Лазо, Александр Забелин решил поехать туда, посмотреть на прославленного командира.
После конференции красногвардейцы ушли в тайгу, а талачинцы подались домой. Через несколько дней в село приехали семеновцы. Местный кулак Егор Забелин выдал им описок красногвардейцев. Семеновцы схватили всех, числившихся в этом списке, в том числе и Александра Забелина, и повезли сначала в Урульгу, а затем в Зилово. В Зилово всех заключенных высадили из поезда и погнали к вагону, что стоял в тупике. Около него арестованные переглянулись: на песке и на подножках виднелась кровь.
— Давай, давай, — подтолкнул Александра прикладом белобрысый семеновец. — Вишь, за тобой очередь какая!
Посреди вагона стоял окровавленный топчан, рядом толпились шестеро верзил с засученными рукавами и кусками стальной проволоки в руках.
Из глубины вагона выступил человек в белом халате. Оказалось, что это врач. Он бегло осмотрел Забелина и «поставил диагноз»:
— Сто пятьдесят выдержит!
Александра положили на топчан и стали бить. Вскоре он потерял сознание, но это не остановило палачей. «Отмерив» ровно сто пятьдесят ударов, его выбросили из вагона. К счастью, ночью на него наткнулся знакомый кондуктор. Он доволок Забелина до поезда, втолкнул и увез с этой кровавой станции…
Такие порки семеновцы устраивали почти в каждом селе и поселке.
Когда мне приходится проезжать Курунзулай, я каждый раз вспоминаю трагедию этого села.
После падения Советской власти в Забайкалье, сюда нагрянули семеновцы и японцы. Один из карателей, молодой хорунжий, велел согнать всех жителей в школу. Он взялся прочитать им лекцию «Большевики и ты». Начал он с того, что все беды на земле от большевиков. Именно поэтому великий атаман Семенов не ест, не пьет, все думает, как избавить от них народ. Японцы — преданные друзья. Они беспокоятся о нас и приехали, чтобы помочь нам.