«Все содействующие большевикам будут строго наказаны. Смотрите, если присоединитесь к большевикам, вам придется раскаяться!» — возвещали японские приказы.
«Все агитирующие против нас… будут рассматриваться как враги отечества и с ними будет поступлено по законам военного времени», — грозил из Даурии особоуполномоченный французской военной миссии майор Ричард Ирвинг.
«Объявить казакам, что в случае бегства их к красным, из семей изменников будет расстреливаться старший член семьи. Все бежавшие к красным лишаются земельных наделов, вычеркиваются из списков войска и как изменники расстреливаются», — объявлял атаман Семенов.
Ничего не помогало! Насильно мобилизованные в белую армию переходили к партизанам. Рабочие одинаково ненавидели и французских, и японских оккупантов, и семеновцев.
В селах, городах и поселках появлялись самодельные листовки:
«Уважаемые граждане!
С добрым утром! Вы все еще спите?
Встаньте, проснитесь, протрите ваши глаза, посмотрите, кто вы были до микадо-гришкинского[2] ига и кем вы стали теперь!
Голодные, оборванные, больные, живете точно на кратере вулкана — всюду гонимые и преследуемые».
Управляющий Акшинским уездом растерянно доносил: «Неблагонадежно население западной части уезда, вследствие приверженности населения к большевизму. Шайки грабителей красных находят приют у самого же населения, а поэтому они неуловимы».
Когда писался этот рапорт, «грабители красные» в 1-м летучем партизанском отряде записывали в протоколе совещания командиров: «Обсуждая вопрос об интендантстве, а главное о чае, постановили: чай по одному фунту выдать красноармейцам, а оставшийся распределить между голодающими семьями».
А в дневнике другого отряда летописцы отмечали:
«При хозяйничанья семеновских банд и японцев по деревням долины Ингоды все население ограблено, мужчины угнаны с лошадьми, скот забран.
Наши части конных, когда спокойно было, вспахивали все огороды и даже всю пашню. Крестьяне на все смотрели, чуть не со слезами… И когда нам пришлось из некоторых деревень уходить, то население, буквально чуть не все, бросилось с нами в сопки, затормозив даже наше движение».
В конце концов даже японцы начали понимать, в чем сила большевиков. Один из семеновских Генералов доносил: «По полученным сведениям, капитан японского генерального штаба в интимном кругу высказывает твердую уверенность в том, что японские войска уйдут отсюда в недалеком будущем… Тот же капитан говорил даже, что… в японских кругах изменилось мнение о Советской власти, и вообще большевикам следует отдать предпочтение за их работоспособность и энергию».
Поняли это не только японцы, но и некоторые русские офицеры. Часть из них перешла служить в Красную Армию.
В Иркутске перешел к красным бывший генерал-квартирмейстер Иркутского военного округа А. А. Таубе. Он участвовал в борьбе против Семенова и Дутова. А когда наша армия в Сибири погибла, Таубе отправили с донесением к Владимиру Ильичу Ленину.
Идти в Петербург ему пришлось кружным путем через Бодайбо. Там его схватили и опознали белые, хотя документы у него были на другое имя. Пленного генерала доставили к командующему чехословацким корпусом.
— Вспомните, генерал, честь мундира и вернитесь в стан армии возрождения России, — сказал генерал Гайда.
— Мои седины и контуженные ноги не позволяют мне идти на склоне лет в лагерь интервентов и врагов трудящихся России, — ответил бывший генерал.
Его заковали в кандалы и заточили в одиночную камеру тюрьмы. Ничего не просил у своих бывших друзей старый генерал. Он попросил только достать «Капитал» Маркса, и они не смогли отказать ему в этой просьбе. Тут, в тюрьме А. А. Таубе и умер.
Но военных специалистов у нас было все-таки очень и очень мало. Партизанскими отрядами в Забайкалье командовали вчерашние учителя, казаки и солдаты-фронтовики. Редкие из командиров были в прошлом офицерами. Генералов среди них не было ни одного. В армии же атамана Семенова генералов было в избытке: Иванов, Афанасьев, Никонов, Скипетров, Кислицын, Левицкий, Сахаров, Акинтиевский, Бангерский, Пепеляев, Вержбицкий, Унгерн, Гафнер, Войцеховский. А из полковников и подполковников можно было бы составить полк. Все они годами изучали военное дело. Но их сплошь и рядом наголову разбивали партизанские командиры, многие из которых не умели даже расписаться!
Ни одного дня не ходил в школу Макар Якимов. Но отряд, которым он командовал, совершал чудеса. За ночь он мог пройти семьдесят километров и неожиданно появиться в глубоком тылу врага. Белые боялись его. Не сумев расправиться с Якимовым в открытом бою, они решили его подкупить. У Семенова служил полковник Резухин. В царской армии он был командиром полка, в котором Якимов служил трубачом. Этот Резухин и написал Якимову письмо, в котором агитировал его перейти к белым вместе со своими бойцами. За это Якимова обещали сделать сразу полковником. (Семенов для него уже и мундир заказал). Якимов поднял свой отряд и поскакал в то село, где стояла часть его бывшего командира. И полковнику Резухину пришлось бегством — спасаться от бывшего трубача. Отряд Якимова захватил много оружия, в том числе и пушки.
Генерал Пепеляев и атаман Семенов обещали чин полковника другому партизанскому командиру — И. Пакулову. Но ни Пакулов, ни другие не изменили своему делу.
Амурские партизаны выгнали интервентов на несколько месяцев раньше и пошли на помощь забайкальцам. Они объединились с нашими партизанами и приготовились к последнему штурму. Но сначала по радио передали коменданту Читинского гарнизона генералу Бангерскому предложение сложить оружие.
— Хорошо, — сказал генерал, — я посылаю к вам на станцию Урульгу полковника Сотникова.
Полковник Сотников заявил, что белые готовы сдать партизанам Читу. Но пусть партизаны вместе с ними воюют против… коммунистов.
Враги оставались врагами — злобными и тупыми.
Части Народно-революционной армии ДВР и партизаны перешли в наступление.
Сражения развернулись от Читы до Маньчжурии. Такого грохота, как в эти дни, Забайкалье еще не слыхало.
У партизан и на этот раз оружия было не густо: всего два броневика, два танка, тридцать пять орудий. Под Урульгой кончился бензин и танки встали. Почти не было снарядов. А на каждую винтовку приходилось всего по пятьдесят патронов.
Но и на этот раз семеновские, в прошлом царские, генералы были биты малограмотными, но талантливыми полководцами. Разбитые семеновские войска бежали за границу, оставив 16 новейших бронепоездов и почти сорок пушек.
Когда японцы начали готовиться к эвакуации, Семенов растерялся: «А как же я?» — и послал наследнику японского императора на редкость подхалимскую телеграмму. «Ваше императорское высочество всегда были стойким защитником идей человечности, достойнейшим из благородных рыцарей, выразителем чистых идеалов японского народа. В настоящее время прекращается помощь' японских войск многострадальной русской армии, борющейся за сохранение Читы как политического центра Дальнего Востока, ставящего себе задачей мир и спокойное строительство русской жизни на восточной окраине, в согласии с благородной соседкой своей — Японией…»
Дальше в телеграмме сквозил ужас: «Вы уходите, а как же я?» Главнокомандующий слезно просил задержать в Забайкалье японские войска хотя бы еще на четыре месяца.
Ему на это холодно ответили: «Японское императорское правительство не считает вас достаточно сильным для того, чтобы вы великую цель, которая японскому народу великую будущность обеспечивает, провести могли. Ваше влияние на русский народ с каждым днем слабеет, и ненависть, которая народом против вас чувствуется, нашу политику не поддерживает».
Убедившись, что больше на штыки интервентов рассчитывать не приходится, атаман стал срочно запаковывать вещи. Сначала он отправил за границу жену с двадцатью пудами золота, а потом удрал и сам на японском самолете.