Работы тоже для всех пока не хватало: многие предприятия были закрыты. В газетах замелькали заметки: «У нас много безработных, чуть ли не голодающих комсомольцев». «Для сведения безработных: профессиональный союз работников колбасного производство в г. Иркутске просит безработных этой отрасли труда не приезжать в г. Иркутск, вследствие острой безработицы».
Но как ни трудно приходилось рабочим, они знали, что завоевали самое главное — свободу, 8-часовой рабочий день и все права.
В деревне положение было хуже. Там еще многие жили по принципу: моя хата с краю. Вот несколько писем:
«Наш Борзинский поп живет припеваючи. Отслужит обедню или панихиду — в хлеву у него пополнение… в виде барашка или свинки».
«У Григорьева Михаила дочь в комсомол вступила, и когда он об этом узнал, то избил ее до полусмерти и сказал: ты коммунистическую заразу в дом не неси. Где же сельские власти?»
«Бедноты у нас много, да сама деревня не богатая. Коли бы не соседний прииск, беда бы была. Да и сейчас многим пришлось уйти батрачить в соседние деревни. Особенно плохо девушкам — темнота, безграмотность. Нужна помощь нам в деле организации бедняцкой артели… Помогите!»
Столько в этом слове «помогите!» отчаяния, жалобы, мольбы!
Только очевидцы могут по-настоящему оценить все изменения, происшедшие с тех пор в деревне. Мы же можем изучать их лишь по документам.
В один из зимних вечеров 1921 года собрались вместе бедняки села Кондуй, что недалеко от Борзи, и задумались: «Как жить дальше?» Не одну самокрутку они выкурили, прежде чем написали: «Обсудив нашу крестьянскую жизнь и найдя ее безотрадной, нашли необходимым организовать сельскохозяйственную коммуну и что только общими дружными усилиями этих коммун можно поправить разрушенное хозяйство… Для направления жизни коммуны просим прислать сведущего инструктора».
Инструктор приехал, рассказал, как можно «направить жизнь коммуны». Записалось в коммуну десять человек. Хлеба у всех был «недохват», соли и мыла не было вовсе, семян тоже. Хозяйство получилось такое: домов — 9, сараев — 1, амбаров — 1, бань — 2, конных мельниц —2, телег—11, сбруй — 13, седел — 7, топоров—10, плугов — 6, борон—13, косилок — 1, граблей — 3, кос — 14, лошадей — 23, пахотных земель — 36 десятин, хлеба — 64 пуда, картофеля — 41 пуд, мяса — 4 пуда.
Стали коммунары работать все вместе. А еще через два месяца председатель и секретарь составили отчет. Много читал я рассказов о коммунах и первых колхозах. Но ни один из них не трогал меня так, как этот бесхитростный документ, торопливо написанный на грубой серой бумаге.
«Описали имущество. Хлеба без посева на месяц. Стали менять на скот, определили для этого двоих, определили одного для ремонта телег, другого отправили на съезд сельскохозяйственных коллективов в Читу. Третий за него секретарил в поселке, четвертый был поселковым учителем. У двоих истек отпуск, и они опять пошли служить. (Они были народоармейцами). Один поливал под посев пашни, один болел. Все ж, что намечалось, было ко 2 мая сделано, а сена ни клочка (скормили осенью проходившей народоармии). Потому стали косить ветошь, пахали в две сохи, остальные городили и поливали. Засеяли 7 десятин полеванной земли, посеяли 70 пудов. Хлеб был взят в Жидке, были б семена, посеяли б больше, хоть лошади и сами полуголодные. Потом опять отправили поменять скот на хлеб, он проехал — 7–8 деревень и не мог, у знакомого китайца потом купил 20 пудов ярицы. 31 мая часть коммунаров идет для заготовки леса, годного для поделки, который коммуна хотела отвезти в безлесые деревни на Аргуни или же — купить на него товар, затем наменять хлеба.
Вот каковы дела с приобретением продуктов, не говоря уже о соли, чае, мыле, которых коммуна и крошки не имеет, одежда тоже износилась.
Председатель с/х коммуны Т. Эпов.
Секретарь Л. Попов».
А несколько лет назад в селе Нарасун я сделал такую запись: «На каждого трудоспособного колхозника приходится в артельном хозяйстве: земли — 27 гектаров, овец — 50, крупного рогатого скота — 12». Это — «пай» каждого колхозника. Он, его никогда не вносил в общий котел, как те коммунары. Но имеет с них постоянную прибыль.
Раньше по Онону крестьяне и казаки жили гораздо богаче, чем в иных местах Российской империи. Но и тут они имели только по 2 гектара земли на душу — в десять с лишним раз меньше, чем теперь. На два хозяйства приходилось тогда в Нарасуне пять лошадей. Сейчас на каждого колхозника приходится по десять лошадиных сил (лошади нынче не в моде).
Недавно в Чите колхозники из Красного Чикоя устроили выставку одежды и домашних вещей тех лет. Выставка вызвала широкий интерес. Люди с большим любопытством разглядывали зипуны, курмушки, чирки и деревянные миски. Ведь все это давно ушло в историю. Организаторы выставки потратили уйму времени, чтобы разыскать эти вещи: в селах теперь и культура городская и одежда.
Но хорошая жизнь наступила далеко не сразу. В двадцатых годах даже такая нищая артель, как Кондуйская, была большим шагом вперед. Сообща обрабатывать землю было куда легче.
В одной из листовок того времени говорилось: «Товарищи! Мы страшно богаты. Мы так богаты, как редко бывают наши народы. У нас есть все, мы ходим и топчем ногами наше богатство и не замечаем его, не видим его, не знаем о нем. У нас под ногами миллионы, миллионы пудов железа, самого лучшего в мире. Сколько плугов, литовок, топоров, рельсов, инструментов разных можно понаделать из него, У нас под ногами олово и свинец, у нас серебра несметное количество, у нас не счесть драгоценных самоцветных камней. У нас леса на тысячи верст, у нас рыбы, у нас дальние луга некошеные, нехоженые.
Мы богачи… Мы богачи, сидящие на сундуке, не знающие как открыть его. А если бы открыли, то могли бы скупить полсвета. Но к сундуку есть ключ. Этот ключ — работа. Если мы примемся за дело, то не только внуки и дети наши, но и мы сами будем счастливы».
Когда мне было шесть или семь лет, в нашем доме появился сепаратор. Это событие врезалось мне в память, и я до сих пор помню его во всех подробностях.
Заносить сепаратор помогали отцу все соседи, хотя он мог бы легко справиться с этим сам. Каждому ребенку его отец кажется необыкновенным силачом. Но мой отец силачом был на самом деле. В праздники, когда люди не работали, он на спор провозил на себе шесть человек из одного конца деревни в другой.
…Сепаратор осторожно распаковали и торжественно водрузили на стол. Кузнец Бутаков взял из ящика растрескавшимися пальцами тонкое стальное ситечко и задумчиво сказал:
— Ишь, паря, тонко-то каково, словно кружево стальное связано… Вот и мы дожили до человецкой жизни: вон даже сепаратор появился…
И он разволновался так, словно это был не аппарат для перегонки молока, а искусственный спутник земли.
А в окна, отталкивая друг друга, заглядывали ребятишки. Как они завидовали мне, что я мог подержаться за блестящую ручку и даже повернуть ее!
Таких событий в те годы было много. Событием номер два (конечно, для нас, ребятишек) был обыкновенный замок-молния. Его выписали по почте для Генки Арестова. Арестовы первыми в селе узнали, что кое-какие товары можно выписывать по почте. Тогда уже начал работать посылторг, но он был в диковинку. Из нашего села больше никто ничего через него не заказывал. Было просто непонятно, как это может прийти по почте, как письмо, рубашка или калоши. А спросить, как это делается, и этим показать свою неграмотность, никто не хотел.
И вот по почте Арестовым пришел замок-молния. Генка Арестов, ученик нашего класса, в этот день выглядел именинником. Еще бы: он пришел в школу в рубашке без пуговиц, с диковинной змейкой. Три дня мы только — и делали, что уговаривали его расстегнуть да застегнуть эту змейку. И успокоились лишь тогда, когда она сломалась. Учитель наш очень этому обрадовался.