Возили плавик на станцию на лошадях и верблюдах. Однажды, когда туда ушло сто десять подвод, разыгралась страшная пурга. Пригорки обледенели, на дорогу нанесло сугробы. Все понимали, что обоз в пургу до станции не дойдет. А лучше остальных это понимал комсомолец Саша Черепко: он был первым шофером и дорогу знал, как свои пять пальцев.
Коммунисты и комсомольцы были подняты по тревоге. Уже через полчаса двадцать человек шли на лыжах в непроницаемой снежной мгле навстречу — ураганному ветру. Они захватили с собой палатки, продукты, лопаты. С большим трудом отыскали занесенный снегом обоз, поставили палатки, отогрели возниц. А потом трое суток под вой не утихающей метели откапывали из-под снега телеги, полузамерзших лошадей и верблюдов. Девять обмороженных возчиков комсомольцы вынесли на руках. Обоз с плавиком и люди были спасены.
Когда земля сделала вокруг солнца двенадцать оборотов, считая со дня революции, на колхозные поля страны вышло девять тысяч тракторов. Шесть тысяч из них было куплено за границей за золото, три тысячи сделано на советских заводах. Совершила земля еще один оборот — на полях прибавилось тридцать пять тысяч тракторов. А через пять оборотов тракторов стало уже четыреста тысяч!
Недавно Харьковский тракторный завод (он был построен всего за пятнадцать месяцев!) отмечал свой юбилей. Еще работают на заводе люди, которые собирали первый трактор, а сейчас их выпущено сколько! Если бы все эти тракторы выстроить в одну колонну, она бы растянулась от Москвы до Читы!
В нашем колхозе «Новая жизнь» были тракторы Харьковского завода. Неуклюжие, на колесах с острыми шипами, они тогда казались чудом техники, и колхозники готовы были их на руках носить. Потому что стар и мал знали такую арифметику: тракторная сеялка заменяет шесть сеяльщиков, картофелесажалка — 50 человек, комбайн — 100 человек, а о тракторе и говорить нечего.
Крестьянский труд стал намного легче. Одно дело, например, подавать снопы в молотилку и другое дело молотить их цепом. Хоть мы, мальчишки, росли сильными, а с трудом могли поднять палку с тяжелым билом на конце, которым молотили хлеб. Жать серпами выходило все село. Мужчины и женщины работали весь день не разгибаясь. А убирали хлеба столько, сколько комбайн легонько убрал бы за полдня.
Но тракторов еще не хватало, приходилось пахать и на быках. Я тоже ходил за плугом и хорошо помню, как жжет руки от чипиг — ручек плуга. А по ночам всегда невыносимо ломило спину и плечи. Недаром, видно, крестьянский труд называли костоломным.
Чтобы получить технику, обеспечить население новыми товарами, надо было построить сотни и сотни заводов, во многом отказывать себе, работать не разгибая спины. А главное, надо было воспитать нового человека, который другому был бы-не волком, а другом и братом.
Иногда начинаешь задумываться: чем порождены Балей, Калангуй, Хапчеранга — Октябрем или временем? Неужели, если бы не было Октябрьской революции, клады так и лежали бы под землей?'
Нет, отчего же, вероятно, все равно выросли бы и Балей, и Калангуй, и Хапчеранга. Скорее всего, они были бы отданы в аренду иностранным хищникам — капиталистам. Ведь перед революцией в Забайкалье вели разработку наших богатств и французы, и англичане, зарились на наши недра даже капиталисты далекой Канады. Они покупали право на добычу руды, присылали своих специалистов, а рабочих нанимали русских. Им они платили гроши, а прибыли получали огромные. Иностранные капиталисты живо бы превратили наш край в- свою колонию. И на дешевом: рабочем труде наживали бы огромные прибыли. А если бы для них оказалась выгодней механизация, может быть, они бы даже раньше нашего пустили бы электровозы, а руду на фабрику возили бы не в таратайках, а в автомобилях. Технически-то ведь они были куда более крепко вооружены, чем наш народ в первые годы Советской власти!
Но труд был бы совсем не таким. Ни Петр Худяков, ни его друзья не стали бы работать за троих-чет-верых ради того, чтобы капиталист набивал карманы хрустящими червонцами. Ни при одной власти, кроме Советской, рабочие не могли бы стать членами правительства.
То, чего в нашей стране может достигнуть каждый, людям, живущим за рубежом, даже не снится.
Недавно из поездки в Чили вернулся писатель Леонид Соболев. Там, в Сантьяго, он встретил своего школьного товарища, который после революции эмигрировал за границу. Жизнью своей он был очень доволен. «Чем занимаюсь? Держу строительную контору», — с гордостью сказал он. А когда Леонид Соболев рассказал о судьбе остальных школьных друзей (Чухновский стал героем — он участвовал в спасении Нобиле и в поисках Амундсена, Лавров — генералом и так далее), он расплакался и воскликнул: «На что же я растратил свою жизнь?»
Да, Балей, Калангуй, Хапчеранга, возможно, и были бы построены, выросли бы на них комбинаты. Но психология у людей, работавших там, была бы совсем другой: лишь бы урвать кусок для себя, а там хоть потоп… В капиталистических странах это мешает объединиться рабочим для борьбы с капиталистами. И капиталисты умело на этом играют. Они разжигают аппетит людей к деньгам. В Финляндии нам один папаша с умилением рассказывал, как у него в семье здорово поставлено банковское дело. Сын его накопил пятьсот марок. Когда родителям бывают очень нужны деньги, они занимают их у сына. А отдают долг с процентами. Например, берут сто марок, а отдают сто пять.
— Но ведь это же непостижимо, — говорили мы, — брать проценты со своих родителей, наживаться на них!
— Ну как вы не поймете, — раздражался родитель. — Ведь это же дьявольски выгодно! Взял бы я, допустим, эти деньги в банке. Ему бы я все равно должен был вернуть не сто, а сто пять марок. Зачем я эти лишние деньги буду отдавать чужому дяде — я отдам их сыну. И ему хорошо и мне!
Есть тут, конечно, и своя логика, и своя арифметика. Но как же этим развращаются души! Поэтому-то человек в капиталистическом мире поневоле становится волком.
Несколько лет назад четверо наших парней — Федоров, Зиганшин, Поплавский и Крючковский — сорок девять суток продержались без пищи в штурмующем океане. Американские корреспонденты были удивлены одним: как они не съели друг друга?
Они были поражены, что солдаты отказывались от последнего глотка воды, чтобы выручить товарища. Интересно, как бы поступили на их месте те, что даже с родных отцов дерут проценты?
В городе Ртищево живет Галина Степановна Фомичева. Когда в 1942 году фронт приближался к Воронежу, в банке, где работала Галина, в двенадцать мешков упаковали деньги — миллион рублей — и повезли их на восток. Сопровождали деньги управляющий банком, главный бухгалтер и Галина.
После одного из налетов фашистской авиации Галина осталась одна. Днем она везла мешки с деньгами на телеге, на ночь прятала их в кустах. Когда Галина подъехала к Дону, никакого перевоза здесь уже не было. С большим трудом удалось разыскать ей лодку. Дважды переплывала через Дон хрупкая девушка, перевозя народное достояние. А потом снова повезла деньги по разбитым дорогам. И везла их до тех пор, пока не сдала в банк одного из попутных городов. А ведь отвечала за эти деньги не она, а управляющий и бухгалтер!
А вот совсем другие истории. В Америке было уже несколько авиационных катастроф: самолеты взрывались от бомб, запрятанных в чемоданы пассажиров. Все пассажиры вместе с самолетом, конечно, погибали. Потом оказывалось, что эти бомбы подкладывали родственникам провожавшие их племянники, внуки, двоюродные братья. Они таким образом избавлялись от своих родичей, чтобы завладеть их наследством. После этого становится понятным недоумение американского гражданина Павла Листа, который пишет в Валей своему родственнику Павлу Архиповичу Тихоньких:
«Павел, мы очень рады, что вы поправили свое здоровье. На днях получили письмо от вашей сестры Анюты. Очень рады, что она сообщила о себе и своем семействе. Только мы не можем разобраться. Они пишут, что живут в государственном доме и пользуются государственной землей, а никаких налогов не платят. Это нам очень трудно понять.