— А теперь пора и домой! — закричала третья.
И, взяв свою новую подругу под руки, русалки вновь увлекли ее в воду.
— Как тебя звать-то? — спрашивала дорогой четвертая.
— Горпиной.
— Откуда?
— С Зарецкого.
— А Сюнтяевых знаешь? — задала вопрос пятая…
Но тут вернулся с прогулки своей Водяник и тотчас же вновь стал оказывать знаки внимания новенькой, то звонко хлопая ее перепончатой лапой по бедрам, то пытаясь ее щекотать, противно осклабив свой лягушечий рот беззвучным смехом, от которого колыхался его не подвязанный поясом толстый живот.
— А ты ему не противься, потерпи, — опять посоветовала ей шепотом одна из новых подруг. — Это уж так полагается, что он спервоначалу липнет да пристает. Отгонять его станешь — хуже будет… Замучит.
Горпине пришлось покориться.
— То-то! — прошептал девушке на ухо, отпуская ее, всю измученную, Водяник, и даже укусил ей при этом больно шею своими мелкими, но острыми, как у щуки, зубами…
Удовлетворив свое влечение к новизне, Водяник действительно оставил Горпину в покое, и та, мало-помалу, освоилась с окружающей ее обстановкой.
При свете слабо проникавших в омут солнечных лучей блистали чешуею мелкие и крупные рыбы. Иногда длинная темная тень лодочного дна проплывала над головою. Временами отваживались, торопливо перебирая красными и черными лапками, пересекать омут утки или гуси, и толстый огромный сом зачастую поднимался при этом со дна, чтобы попытаться которую-нибудь из них изловить.
По ночам Горпина стала выходить со своими заметно присматривавшими за нею подругами на сушу, понежиться и поиграть при лунном свете, бросавшем сине-зеленые отблески на белое тело русалок. Бродя по хлебным полям, наиболее злопамятные из них делали на десятинах прижизненных своих недругов закрутки из колосьев. Все русалки любили цветы, и каждую почти ночь плели себе новые венки. Залезая по грудь в темноватые волны волосящейся ржи, некоторые пели многовековую излюбленную песню украденных нечистью до крещенья детей. В песне этой среди восклицаний с упоминаниями о духе соломы слышались горькие жалобы на безрадостную, горькую долю. Иногда они пели попарно, изображая русалок же — дочку и мать, причем последняя с грустью говорит о неизбежности наступления времени, когда дочери придется "угождать" Водяному Царю…
Некоторые из подводных девиц, отличавшиеся шаловливым нравом, даже днем забавлялись путаньем рыбачьих сетей или пуганьем уток с гусями. Наиболее отважные, выбрав ночь потемнее, садились на мельничное колесо, чтобы кружиться с ним вместе…
Однажды, гуляя среди озаренных лунным светом нив и полей, наткнулись ярынские русалки на высокую тень, шедшую к ним по направлению от леса. Темные и неясные, гигантскими шагами двигались к ним, размахивая растопыренными руками, очертания как бы травою поросшего, глухим голосом завывающего полусущества. "Шел да нашел, бег да набег", — успели расслышать перепуганные русалки отрывочные отдельные места песни этого полупризрачного обитателя лугов.
— Полевик! — завизжали водяные девы и, кто хохоча, кто завывая, кинулись бежать от него по направлению к реке.
Свистя и гукая, Полевик преследовал их до самого берега.
— Кто это такой? — спросила Горпина, очутившись на дне, у одной из подруг.
— Вроде Лешего. Только он по полям больше да по межам проказит. Я его днем раз, весной, видела. Кафтан на нем, как озимь овсяная, то зеленью, то серебром переливает. Волоса дыбом, как шапка, торчат, тоже зеленые. А лицо — как песок… Ну и до нашей сестры охочь больно… Не попадайся!..
Заметив, что Горпина привыкла к воде и обжилась, ее стали отпускать и без надзора. В одну из ночей, заплыв далеко от омута, молодая русалка наткнулась в тростниковых зарослях на челнок с одиноким рыболовом. Каково было ее удивление, когда этот рыболов оказался Максимом, тем самым парнем, из-за легкомысленной измены которого она бросилась в реку.
Горпина даже замерла по плечи в воде, встретившись взором со своим бывшим возлюбленными. Но Максим был пьян и нисколько не удивился при ее виде.
— Ишь ты, — сказал он, — сперва сама утопилась, а теперь и меня затащить в воду хочешь?.. Только я не таковский! Слышишь?! Не пойду!.. И самой тебе нечего было в реку кидаться… Из-за того, что я с другой девкой погулял малость, так она уж и жизни решаться вздумала!.. Нет! Ты так и знай, что я к тебе не пойду!
— Максимушка, милый! Возьми меня к себе, — прошептала Горпина и двинулась вперед, стараясь схватить руками просмоленный борт челнока.
— Нет! Шалишь!.. Не заманишь! — кричал в ответ парень. — Очень мне нужно водой наливаться, когда водка есть!.. На, пей, пес тебя возьми!..
И парень протянул своей бывшей подруге недопитую бутылку, которую та покорно взяла бледными, полупрозрачными руками.
— А меня не тронь! — продолжал Максим. — И за борта не цепляйся! А не то руки обломаю! — угрожающе взмахнул он веслом, от чего челнок сильно всколыхнулся и чуть-чуть не перевернулся вверх дном.
Однако парню удалось восстановить равновесие и, в несколько взмахов весла, отплыть от Горпины на довольно далекое расстояние.
Грустно смотревшая вслед ему русалка слышала, как стучал и плескал веслом торопливо гребший по направлению к деревне громко сам с собой разговаривавший и ругавшийся парень.
— Что тут за шум?! Ты с кем тут лясы точила? — вынырнула около Горпины, пыхтя и отдуваясь, мокрая и толстая, лысеющая голова Водяного.
— Рыбак тут был пьяный. Увидел меня и ругаться начал, — пробовала было объяснить свою встречу утопленница.
— То-то я слышу, что водкой пахнет, — пробурчал недовольно старик и продолжал: — А ежели пьяный, то зачем его в воду не затянула?
— Да он мне грозился веслом руки поломать.
— А это что?! — грозно спросил вдруг Водяной, указывая на недопитую Максимову бутылку в руках у Горпины.
— Это он дал мне, чтобы я от лодки отстала…
— А ты взяла!.. Вместо того, чтобы его челнок опрокинуть, ты от него водку взяла!.. Пожалела!.. Так вот же тебе за эту жалость!
Вырвав из рук Горпины бутылку, Водяной громко и хлестко ударил девушку по лицу своею растопыренной мокрой лапой.
Горпина заплакала и скрылась в тростнике.
Водяник же, не торопясь, посмотрел сквозь видневшуюся в прозрачной бутылке водку на свет выглянувшего из-за туч узкого месяца, запрокинул этот сосуд в свой блаженно осклабленный рот и стал переливать туда драгоценную влагу, которую лесная, водяная и болотная нечисть любит и ценит не меньше, чем человек…
Максим рассказывал поутру на селе, как хотела его затащить в воду ставшая русалкой Горпина, как он отбивался от нее веслом и уцелел лишь благодаря тому, что бросил ей почти полную бутылку. "Покуда эта пропащая душа водкой занималась, я и уплыл поскорее… Тем только и спасся…"
2
Чернобородый утопленник, носивший когда-то имя Петра Анкудиныча или просто Петры, а теперь известный больше под прозвищем "Тяни за ногу", очень боялся своего господина. Некогда Водяной, прикинувшись кумом из соседней деревни, завел его, пьяного, в тростники, где Петра попал на глубокое место и, с руганью на устах, утонул. С тех пор и распухшее тело его, и незамысловатая душа поступили в полное владение донного хозяина. Петра отнесся к этому как к должному и покорился судьбе.
Видя послушание чернобородого и рабскую готовность с его стороны угодить новому господину, Водяной отличал мужика от ему подобных утопленников и приказал жить возле самого омута — честь, которой собратья Петры, по несчастью, не удостоились. Все они расселены были верх и вниз по течению реки, и им строго запрещено было подходить близко к русалкам. Один лишь Анкудиныч пользовался этим преимуществом, так как омел тайное поручение от Водяного приглядывать за ними и доносить о каждом их вольном или невольном проступке.
Не смея ослушаться своего властелина, на следующую же ночь после получения приказа добыть бесенят "Тяни за ногу" отправился в путь. Почти беззвучно скользил он по затопленным водою местам, среди частых кустов, между высоких мшистых кочек и почерневших пней, направляясь к полузаросшему зеленью озеру, бывшему главным притоном лозовиков, перевертней, болотниц, бесов и прочей трясинной нечисти. Довольно близко подкрался он к зыбкой топи и, засевши в кустах, стал караулить, не подвернется ли какой-нибудь мелкий, безрогий еще, болотный бесенок. Переждав несколько времени, Петра был весьма удивлен, заслышав приятное, сладко зовущее пение.