В укрытой от чужих глаз карете Николай не отрываясь смотрел на Катерину: в платье на городской манер и без платка из щуплой деревенской девчушки она превратилась в видную девушку, а ведь прошел всего месяц с ее приезда. Обнажились тонкие запястья в веснушках; густые каштановые волосы, заплетенные в тугую косу, вздыхали в такт повозке. Откуда-то взялись манеры и даже голос ее изменился: стал более низким, плавным и размеренным. При этом в ней не было заметно ни капли кокетства.
Что-то в нем дрогнуло: «Не моя». Чтобы заглушить эту мысль, Николай торопливо заговорил:
– Скучаешь по дому, Катерина?
– Как не скучать? Скучаю! Вот сестра приходила – жалованье мое забрать. Мать козу купит, одежду на зиму ребятам.
– Что же, пешком приходила? Пятнадцать верст?
– Деньги очень уж нужны.
– Рада, наверное, сестру встретить?
– Рада! Ох, и наплакались мы с ней, душу отвели, – рассмеялась Катерина.
Николай задумался:
– Да, жаль, что ты писать не умеешь, – могла бы письма ей отсылать… Скажи, хорошо ли тебе у нас?
Катерина поправила волосы Наташи, спящей у нее на коленях:
– Хорошо, барин. Чего же плохого? Работа как и не работа совсем: очень я Наташу полюбила, словно всю жизнь так рядом с ней и прожила.
– И она тебя тоже любит – как котенок, жмется к тебе.
Николай задумался: «Дочь действительно как котенок, но не веселый и шаловливый, облизанный заботливой кошкой, а сиротливый, без матери, отчаянно ищущий ласки и тепла. Анна совсем забросила Наташу. И сама мучается, и дочери любви не дает. Надо, надо отпустить ее в Москву, не томить здесь».
– Что же Анна Ивановна, ласкова ли с тобой? – Мысль об Анне обожгла его. Но слова вылетели сами собой. Сейчас он не хотел думать о жене, сравнивать их: Анну, так и не ставшую родной своей дочери, утомившую бесконечными жалобами и изменчивым настроением, и безграмотную крестьянку, отчего-то такую близкую. Ему было хорошо просто вот так ехать, разговаривать с ней. Только бы подольше длилось это мгновение.
– Ну что вы, барин, – прервала его мысли Катерина. – Анна Ивановна меня и не замечает. Да и не до того ей – часто не можется. Да вы и сами знаете. Жалко мне ее – так мучается, бедняжка.
Николай севшим голосом прошептал:
– А меня тебе не жалко? Что скажешь?
Катерина испугалась:
– Не спрашивайте меня, барин. Не мне судить.
– Да ты скажи как есть – не обижусь.
Катерина, подумав, пожала плечами:
– Носит вас где-то, а домой не тянет. Все вы по полям да по лесам разъезжаете. Ищете чего-то, да не находите.
Николай поднял глаза, но тут же отвел их. Как эта девочка его прочитала? Безграмотная, а душу его так легко, совсем не зная его, поняла. Неужели все мысли на поверхности, так очевидны?
– Не серчайте, барин, если что не так сказала.
– Не обижаюсь я на тебя – правду ты говоришь, Катерина. Да только не легче мне от этого. – Николай грустно покачал головой. Говорить больше не хотелось.
Вскоре показалось Курово-Покровское с каменной, из того же белого старицкого известняка, что в Бернове, двухэтажной усадьбой. «Тпру-у-у-у-у!» – кучер остановил лошадей у парадного входа.
Наташа выскочила из повозки, бросилась к бабушке навстречу и затараторила:
– Бабушка, посмотрите, какую куколку мне няня смастерила!
Татьяна Васильевна ласково обняла Наташу и внимательно осмотрела: сегодня внучка казалась веселой и розовощекой – заметно, что о ребенке хорошо заботились. Уж сколько она упрекала старую Никитичну и Анну!
– Моя милая, а я уж соскучиться по тебе успела! – Она поцеловала внучку. Увидев Катерину, ткнула Николая в бок: – Ты погляди-ка! Твой прадед, Царствие ему Небесное, конечно, такую ягодку не преминул бы сорвать!
Николай осуждающе посмотрел на Татьяну Васильевну и промолчал. Младший сын и любимый – только Николаю спускала все шалости, баловала без меры, называя ласково «Никола», но и позволяла себе с ним шутить, не выбирая выражений.
Павел и Фриценька за пятнадцать лет брака детьми так и не обзавелись. Куда только не ездили в паломничество, каким мощам не поклонялись и какому святому не молились. Павел рос циничным, самодовольным и упрямым, вот и женился, не спросив родителей, на немке из Гамбурга, приехавшей навестить дальнюю родню в Москву, – Фредерике фон Баум. Немку пришлось принять и перекрестить в православную. В отместку за непослушание Павел получил не главную усадьбу, в Бернове, как полагалось старшему, а в более скромном Курово-Покровском. Там, инженер по образованию, сконструировал оранжерею, где разводил диковинные фрукты, из которых сам варил варенье. Татьяна Васильевна колко по этому поводу высказывалась: немецкая ель и русский дуб родят только персики да арбузы.