Павел также писал мемуары и изготавливал настойки и водку по особой технологии, соорудив для этого невиданный перегонный аппарат. В последней затее особенно преуспевал, о чем свидетельствовало его неестественно красное в любое время года лицо.
Немка, натура взбалмошная и порывистая, тянулась к искусству. Усадьба по этой причине стояла в запустении – повсюду беспорядочно валялись краски, холсты, начатые картины и растерзанные куклы из папье-маше – все это категорически запрещалось трогать горничным. В дом для забавы брались козлята, цыплята и поросята. Кошек никто не считал. Измазавшись краской, Фриценька ежедневно гоняла на корде взмыленных лошадей.
На обед в честь дня рождения Павла прямо на разостланные на траве белоснежные хрустящие скатерти ставили блюда с икрой, маслянистые пироги, заплаканную ветчину, селедку с розоватым нутром и пупырчатого жареного гуся. Стол для Наташи накрыли отдельно от взрослых, под рыжей сосной, истекающей смолой.
– Ах, говорят, в Черничене ураган случился, – решила поддержать разговор Фриценька, накидывая на плечи кружевную шаль, подаренную Анной (та, уверенная, что все мерзнут, как она, считала своим долгом дарить их каждой родственнице).
– Да, что ни год, то ураганы, – согласился Николай, прислушиваясь, как Катерина играет с Наташей за деревьями.
Павел отрезал большой кусок жирного гуся и пожал плечами:
– Ничего нового.
Аномальные явления – град, ураган, засуха – были одной из излюбленных тем у местных помещиков и обсуждались при каждой встрече.
– Конечно, ураганы – вон крестьяне весь лес свой скоро повырубят, изведут начисто – еще не то будет! – возмутилась Татьяна Васильевна.
– А куда ж им деваться, маман? Земли мало – вон, на пару́ скот пасут, – возразил Павел. Он никогда не упускал случая поспорить с матерью, что, впрочем, было взаимно.
– Конечно, пасут, а потом земля не родит – опять удивляются. И памятник этот поставили, прости Господи… – не удержалась мать. – Прямо перед церковью!
Прошло уже несколько месяцев, а Татьяна Васильевна все никак не могла успокоиться по поводу памятника и каждый раз заводила разговор о крестьянах, вплетая разные подробности о промахах и глупости прислуги.
– Перестаньте, маменька! – попытался успокоить ее Николай.
Татьяна Васильевна раздраженно повела плечом:
– Конечно, нашли что праздновать – пятьдесят лет манифеста! И что, плохо им жилось? А сейчас – голодные, холодные весь год ходют. При папеньке такого не случалось.
– Ну как же не случалось, маменька? – не сдавался Николай. – Еще при прадеде крестьяне ого как бунтовали! Забыла, как вызывали на помощь уланов из Старицы? Как крестьяне писали жалобу и отправляли ходоков к царю? Такие были волнения, что собирали военный суд! А потом бунтовщики получили тысячу ударов шпицрутенами, а еще двоих зачинщиков отправили в Сибирь! Во всех газетах нас прославили.
– Много ты знаешь, – поджав губы и отвернувшись, вздохнула Татьяна Васильевна. – А что прикажешь делать? Не повиновались, на работы не выходили, грубили.
– Потому и не выходили, маменька, что прадед их так загонял, что свои поля у них непаханые стояли.
– Лучше работали бы – и наши поля пахали, да на свои время бы оставалось, – парировала Татьяна Васильевна.
Николай теребил пуговицу на манжете. Как могло бы сложиться между ним и Катериной, если бы они встретились тогда, при крепостном праве? Какой бы она была с ним? А он? Смогли бы они соединиться, забыв про осуждение, про общество? Или наоборот – что, если бы Катерина родилась дворянкой?
– Ха! Главное, что при этом наш прадед успевал гаремом из девок своих крепостных заниматься, – ухмыльнулся Павел и осекся – Фриценька недвусмысленно надула губы.
Татьяна Васильевна заметила, как Николай оборачивается, высматривает Катерину, и, не сдержавшись, едва слышно высказалась:
– Ну конечно, я же говорила!
– Вспомни, дед рассказывал, как крестьян из Соколова в Корневки переселяли? – перебил Николай, не замечая намеков матери. – Как они съели по кому земли, поклялись – и ни в какую, ни с места? Как двоюродный дед наш, Никита Петрович, лично плюх старосте за это надавал? Насилу их перевезли!