Их пальцы переплелись, и Катерина почувствовала вдруг, как больно ужалило его обручальное кольцо.
– Ой Господи, что же я делаю-то? – Катерина начала вырываться.
Николай не выпускал ее из объятий, продолжая горячо, одержимо целовать ее шею:
– Останься, останься со мной – ничего плохого мы не делаем.
Катерина испугалась, оттолкнула его неожиданно сильно и опрометью выбежала из кабинета. Гулким эхом в голове пульсировал его голос:
– Катерина! Постой!
Слетев на первый этаж по лестнице, задыхаясь, Катерина на цыпочках прокралась на кухню:
– Агафья.
В ответ последовал звериный, неестественный для женщины, храп кухарки.
Катерина снова позвала:
– Агафья.
Наконец под тулупом за печью кто-то завозился. Показалась растрепанная бабья голова:
– Оюшки?
– Домой я иду, Агафья. За Наташей присмотри – вдруг ночью проснется?
– Дак чего случившись-то?
– Ничего – домой мне надо.
– Дак что, помер кто? – не унималась любопытная кухарка, даже спросонья не терявшая бдительности.
– Присмотришь за ребенком или нет? Пора мне. Скажи, отец за мной послал – ехать надо.
– Да ехай, Господь с тобой, – отозвалась Агафья, протяжно зевая и укрывая кожухом крепко спящего рядом с ней Ермолая.
Катерина быстро набросила овечий тулуп, наспех завязала мохнатый платок и сунула ноги в валенки.
Перекрестившись, выбежала на заснеженную дорогу, что вела от имения в село. Над церковью, над самым крестом колокольни, будто свысока осуждая Катерину, злобно щерился месяц.
«Ох, грех-то какой!» – думала Катерина. Слезы лились сами собой, неприятно обжигая холодные щеки.
Ночь стояла морозная, гулкая. Вновь выпавший после обеда снег хрипел под валенками в такт ее колотящемуся сердцу. Катерина пожалела, что забыла в доме рукавицы, – они беззаботно сохли на печке после катания на санках. Замела поземка, крутясь и поднимая полы тулупа. Снег проникал под тонкий подол платья и окутывал холодом озябшие коленки в тонких вязаных чулках. Скоро стало тяжело идти. «Вернуться?» – тревожная мысль запульсировала в висках, во рту пересохло.
Николай на лошади, запряженной в сани, догнал ее, замерзающую, уже на окраине села.
Катерина, увидев его издали, испугалась: «Ой, убьет он меня, грешную!» – и побежала прочь с дороги в сторону леса.
– Садись!
Катерина обернулась, ожидая увидеть злое лицо, но Николай, при свете месяца, оказался спокойным и усталым.
– Да садись, говорю. Ты околеешь здесь – до греха не доводи! Отвезу я тебя в Дмитрово.
Катерина стояла, не в силах пошевелиться. Николай вылез и решительно затащил ее в сани, укрыв теплой шкурой.
– Да ты замерзла совсем! – Он стал с силой растирать ей руки и щеки.
Катерина поразилась, увидев, что он плачет:
– Я давно люблю тебя, с самого первого дня, как увидел. Неужели ты не знала?
Катерина тоже заплакала-запричитала:
– Ах, Николай Иванович, барин, это я виновата – сбила вас с толку… Одна беда от меня. Это я вас попутала! И перед Анной Ивановной как стыдно! Как же мне жить после этого?
Николай нетерпеливо хлестнул вожжами лошадь, направляя сани по еще не заметенной поземкой дороге:
– Ты же знаешь, видишь, что не люблю я ее, не могу любить.
– Что мне с того? Как же я людям в глаза после этого посмотрю? А детям вашим? Ох, грех-то какой.
Катерина залилась слезами.
Николай отпустил вожжи, схватил Катерину за мокрые от слез руки и заговорил горячо, как будто не существовало на свете другой истины:
– Послушай меня: в любви нет ничего противоестественного. Ты же любишь меня – я теперь знаю! Все будет так, как ты хочешь, Катерина. Не захочешь, ничего не будет – я тебя не неволю. Ты свободна поступать как знаешь.
Эти слова взяли ее за живое. «И действительно, что плохого в любви? Он любит меня, а я его! Мы люди Божьи». Но какое-то плохое чувство, ощущение беды вдруг захлестнуло ее. И она, только что мечтавшая снова целовать его, обнимать его шею, все ему простить, даже то, что никогда еще не случалось между ними, взмолилась:
– Отпустите меня, Николай Иванович, Христом Богом молю!
Николай замолчал. Как же возможно отпустить ее, когда счастье прошло так близко? Нет, все же ее воля, ей решать. Если любит – будет моею, и я подожду, сколько бы ни пришлось.
– Хорошо, послушай меня. Скажу дома, что матушка твоя заболела, и я отвез тебя домой на Рождество. Но после Святок приеду за тобой. Захочешь – поедешь со мной, нет – останешься.