Аксай
Приучили его к верховой езде не особенно оригинально и не особенно нежно.
Зима не сдавалась. После наступившего было потепления опять возвратились холода. Несколько Раз принималась крутить вьюга.
Но, как бы там ни. было, к полудню снег начинал таять. Мартовское солнце чувствовалось даже сквозь густую завесу хмурых облаков. Медленно, но верно наступала капельница-весна.
Со дня матушкиных именин прошла неделя. Постепенно стали забываться тяжелые минуты, вызванные беспричинным гневом отца. Так бы, наверное, и совсем забылись, но о случившемся неожиданно напомнил сам отец.
Как-то после неудачной охоты при встрече с Еленой Андреевной он пробурчал:
– Стишки, стишки… Ерунда! Вздор! Пора Николку к делу приучать. Зверя в поле травить. Дам ему Аксая. Пускай верхом учится ездить. Скажи, не так?
Елена Андреевна замерла. Ей не раз доводилось слышать о дурном нраве молодого коня. Она испуганно вскинула на мужа светлые голубые глаза.
– Аксая? Ребенку? Да вы с ума сошли!
– Чепуха! Я в добром здравии, – угрюмо ответил Алексей Сергеевич, подергивая щекой. – Ничего с Николкой не случится. По себе знаю. В его годы я и не на таких рысаках скакал. А что касаемо Аксая, то конь как конь!..
Но уж если кто мог сказать подлинную правду об Аксае, так это конюх Трифон.
– И что это, прости господи, за окаянное отродье, – часто ворчал он. – Минуты не постоит спокойно. Ты к нему со всей душой, а он тебя за плечо норовит цапнуть. Дикой, одно слово – дикой.
Трифон давно уже пытался объездить Аксая, привести его, как он говорил, в «христианский вид». Молодому коню основательно попадало, кнут нередко гулял по его спине. Но когда Аксая начинали гонять вокруг столба на веревке, он неистово бил копытами землю, вскидывал задом, валился на спину. Однако Трифон не отступался, и Аксай, по словам конюха, постепенно стал «входить в обличив».
– Ну что? Каков Аксай? – спросил как-то между делом Алексей Сергеевич.
Трифон глубокомысленно погладил себя по бороде:
– Ежели вообще, то конь подходящий. На ногу резвый, на нем хоть сейчас в Париж.
– Так! Говоришь, подходящий? – задумчиво переспросил Алексей Сергеевич. – Можно, значит, и под седло?
– Почему нельзя, все на свете можно, – дипломатично ответил Трифон, почесывая затылок. – Была бы ваша барская воля, а мы завсегда готовы служить…
И барская воля не замедлила последовать. Трифону приказано обучить молодого барина верховой езде, а потом передать ему Аксая.
Прежде чем допустить Колю к Аксаю, конюх выбрал смирного и послушного мерина Воронка. Он вывел его из стойла, набросил на спину седло, затянул подпруги и ласково потрепал по гриве:
– У-ух ты, бедовый!
Трифон явно льстил Воронку. Но тот, должно быть, не понял этого, понуро опустил голову и закрыл большие, слезящиеся глаза, словно собираясь заснуть.
– Ну ты, шалишь! – добродушно прикрикнул Трифон и потянул мерина вперед. Воронок лениво задвигал ногами, не поднимая головы и не открывая глаз.
Позади сада, там, где начинались заросли жидкого болотного кустарника, где густо лежал снег, Трифон остановился. До него долетел звонкий голос:
– Дядя Трифон, ты где?
– Вот он я! – откликнулся конюх.
Коля был в новом, отливавшем синевой тулупчике, в красивых узорчатых валенках, обшитых снизу кожей, в теплой барашковой шапке. Подбежав к Трифону, он в изумлении остановился:
– Почему Воронок? А где Аксай?
Конюх начал оправдываться:
– У Аксая нога малость сбита, припадает он чуток и вообще…
– Но Воронок мне не нравится. Сам видишь, он на ходу спит.
– Ну, это уж ты понапрасну, Миколай Лексеич! – заступился за мерина Трифон, поглаживая его между ушей. – За границей и то я таких рысаков не видывал. Только вот застоялся малость без дела. Так мы его мигом расшевелим.
Трифон дернул мерина за повод, прикрикнул на него, точно на новобранца:
– Эх ты, непутевый! Гляди веселей. Выше голову, подтяни пузо!
Воронок тряхнул гривой, замахал хвостом и, открыв глаза, лениво посмотрел на окружающих его людей.
– Ага! – обрадовался Трифон. – Вишь ты, силу являет! – и, обращаясь к Коле, предложил:
– А ты теперича изволь садиться. Эту ногу сюда, таким вот манером, а другую – туда.
Это представилось Коле простым, пустяковым делом, и он попытался подняться на седло. Но не тут-то было. Будто тяжелые гири тянули его вниз.
– А ты смелее цепляйся, крепче, – мягко поучал Трифон. Но когда не получилось и во второй, и в третий раз, конюх сердито закричал: – Руками, руками хватай, что они у тебя, как грабли!
Коля ушам своим не верил. Никогда он не слышал от Трифона такого. Точно подменили его.
Наконец Коля в седле. Он гордо осматривался вокруг. Серой, выцветшей пеленой лежал снег. Где-то в саду стрекотала непоседа-сорока. Ей солидно вторила охрипшая галка, накликая непогоду.
Трифон гулко щелкнул Воронка ладонью по животу:
– Но, бедовый!
А Воронок даже не пошевельнулся. Голова его снова клонилась к земле, будто и не к нему обращался конюх.
Тогда Трифон вытянул из валенка витую плеть на коротком черенке и слегка хлестнул мерина по крутым бокам. Но тот, фыркнув, спокойно пожевал губами и не тронулся с места.
– Ах ты, шаромыжник! – рассердился конюх. – Долго я с тобой канителиться буду? Вот огрею как следует быть, оставишь свои купрызы.
Трифон изо всей силы ударил мерина плеткой. При других обстоятельствах Коля непременно пожалел бы лошадь, но теперь ему просто досадно и хочется снова заворчать на Трифона: почему он не оседлал Аксая?
Воронок махнул хвостом и неуверенно сделал два шага вперед. Плеть взвилась опять, и мерин на этот раз не отважился остановиться. Так дошел он до кустарника, с опаской кося глазом в сторону Трифона. Здесь протоптанная тропинка кончалась, и к большой досаде Коли, Воронок быстро засеменил назад, к конюшне.
Когда до нее оставалось несколько шагов, из-за угла вывернулся Кузяха.
– Ой, умора! Ой, забава! – потешался он, хлопая себя старыми отцовскими рукавицами по бокам. – Ну и коняга! Мешок с костями, чучело огородное!
– Вот я тебе задам, – погрозил Кузяхе подоспевший Трифон. – Сам ты чучело. Конь вполне стоящий. Понимать надо.
Коле неловко перед Кузяхой, и он сердито крикнул на него:
– Ты чего уставился?… Только тебя здесь и не хватало. Пошел прочь!
Наклонившись всем туловищем вперед, он пытался достать рукой до Кузяхи. Но тот ловко отпрянул в сторону, а ездок, не умеющий твердо держаться в седле, медленно сполз в снег. Воронок быстро исчез в воротах конюшни. А Кузяха хохотал, низко приседая на корточки.
Коля быстро поднялся, молча стряхнул снег с тулупчика, щеки его разгорелись, губы прикушены.
– Я вот ему задам, – затряс Трифон плетью, угрожая то ли Воронку, то ли Кузяхе.
– Не замай! – сурово сказал Коля. Он произнес «не замай» так, как обычно произносят эти слова грешневские мужики – басовито, упрямо.
Трифон нерешительно опустил плеть к земле.
– Ин будь по-твоему. Не трону. Но отстегать его, шельму, следовало бы. Потому не каркай под руку. – Это уже адресовалось прямо Кузяхе. И он, чувствуя опасность, на всякий случай спрятался за угол конюшни. Пожалуй, не следовало бы так смеяться. Барич, наверно, думает, что это он над ним. Через минуту Кузяха высунул голову из-за угла. Трифон куда-то исчез, а Коля задумчиво стоял около того места, где он бесславно соскользнул наземь.