Разве к ласточкам-береговушкам вскарабкаться? Нет, он их не тронет, просто послушает, как в глубине песчаных гнезд птенчики пищат.
Но что это? От Диева-Городища по берегу шли какие-то люди. Не там ли и Кузяха с Савоськой? Может, ищут его?
Подпрыгивая, Коля побежал навстречу незнакомым людям. Он напевал во весь голос любимую песенку матери:
Мать иной раз поет ее очень весело, а иногда с грустью. Непонятно только, чего тут грустного? Под такую песенку плясать хочется.
Славно жить на белом свете! Светит яркое солнышко, зеленеет густая трава, хорошо пахнут цветы, ласково подкатывает к ногам прибрежная волна. И такая тишина вокруг…
Вдруг в воздухе раздался протяжный, тоскливый звук. Вот он повторился – будто кто стонет, жалуется. Нет, это не луговка. Видено, какая-то другая птица. Коля никогда еще такой не слыхивал.
Чем ближе до идущих вдоль берега людей, тем сильнее и чаще повторялся неведомый звук. Вот и они. Впереди шагал широкоплечий с всклокоченной бородой человек лет пятидесяти. За ним двигались помоложе: оборванные, босые, низко наклонившие головы. Они тянули за собой на толстой бечеве тяжело сидевшее в воде судно. Захлестнутые на груди лямки лоснились на солнце, будто смазанные маслом. Люди ступали вперед только правой ногой – левую тащили за собой, словно к ней была привязана многопудовая гиря. Беспомощно болтались, будто неживые, опущенные до земли руки.
Со страхом глядел Коля на этих усталых, с трудом переводящих дыхание людей. Кто они? Один очень похож на Степана Петрова. Такие же русые волосы и белый открытый лоб. Только Степан повыше и нос у него без горбинки.
Незнакомцы шли, сосредоточенно опустив глаза, не замечая присоединившегося к ним мальчугана. А шагавший впереди человек с всклокоченной бородой, едва шевеля запекшимися губами, уныло выкрикивал:
– Еще разок! Маленький разок!
Остальные отвечали протяжным, воющим стоном:
– Эх да ух! Эх да ух!
Вот судно задержалось на мели. Люди приостановились.
– Эй, чего там встали? – раздался сердитый голос с палубы судна. – Тяни!
Напрягая все свои силы, люди упирались ногами в горячий песок.
– Тяни! Тяни! – настойчиво и зло требовал сердитый голос.
– Ой, нейдет! Ой, нейдет! – устало запел человек с всклокоченной бородой.
– Эх, пошли, да эх, пошли! – вторили остальные.
Лениво заскрипев, судно опять поплыло по воде. Похожий на Степана человек, поправив на ходу лямку, негромко и жалобно затянул:
Долго бежал Коля берегом реки. Смутная глухая тревога с неудержимой силой влекла его все вперед и вперед.
С палубы снова долетел сердитый голос:
– Стой! Бросай бечеву!
Облегченно вздохнули люди, враз подняли над головой лямки и бросили их на землю. На барже с грохотом и лязгом полетел в воду якорь. Как скошенная трава, свалились люди на землю, шумно дыша широко раскрытыми ртами.
Первым поднялся человек с всклокоченной бородой. Он ползком добрался до воды и стал жадно пить, всхлипывая и захлебываясь. Казалось, никогда он не утолит жажды. Самым последним дотянулся до воды худой сутулый человек с синеватым, как у мертвеца, лицом. С болезненным стоном окунул он голову в реку и так долго не поднимал ее, что Коля испугался – не захлебнулся бы!
Но худой человек, встряхнув мокрой головой, откинул ее назад и долго вдыхал идущую с реки едва ощутимую прохладу. Потом он попытался вернуться на прежнее место, уперся дрожащими руками в раскаленный песок.
– Что, плохо твое дело? – сочувственно спросил его молодой парень в рваной жилетке. – Ну-кась, я помогу.
Подхватив больного под мышки, парень осторожно оттащил его в тень одиноко стоявшего на берегу дерева.
– Вот спасибо, милок, – шептал худой человек, укладываясь на траву. – Плечо, браток, саднит. Дюже натер. Словно кипятком ошпарило. Эвон, глянь!
Он обнажил костлявое плечо. Коля увидел сгустки черной, запекшейся крови и испуганно вскрикнул. А больной человек перевел на него свои усталые глаза.
– Не бойся, малый, – прохрипел он, – на живом теле все зарастет. А помру – лучше будет. Ни печали тебе, ни воздыхания.
В спасительную тень, поближе к дереву, стягивались и остальные. Они бросали равнодушный взгляд на неизвестно откуда появившегося мальчугана. Притащили большой закопченный котел. Кто-то принес охапку сухих сучьев. Затрещал костер.
– Эх, теперь бы щец с баранинкой, – вздохнул похожий на Степана человек, засыпая в котел сухой, словно каменный, горох.
– А мне так и на дух не надо, – тоскливо отозвался больной. – Токмо бы плечо не ныло. Свет божий не мил.
– Потерпи, дружок, малость. Вот доберемся до Нижнего – сдадим тебя в больницу. Там быстро поправишься! – успокаивал его парень в жилетке.
– Э-э! Какая там больница! – безнадежно махнул рукой худой человек. – Помереть бы скорее! Вон мне уже и крест припасен.
Больной умолк и уткнулся лицом в траву.
Коля невольно бросил взгляд на баржу и вздрогнул: на корме, около руля, виднелся грубо обтесанный кладбищенский крест… Какое ужасное желание: «Помереть бы скорее!» Почему? Зачем? Разве плохо жить на свете? Вот стремительно, с радостным писком летают ласточки, спокойно несет свои темно-голубые воды красавица Волга, необъятно раскинулись утопающие в зелени луга, пестрые бабочки порхают там и тут, дружно стрекочут кузнечики, пугливые пескари, как челноки, снуют на прибрежной отмели. И вдруг – помереть! Почему так несчастны эти люди? И эти и те, которых гнали по грязной дороге в звенящих кандалах?
И уже не хотелось бегать по берегу. Ничто больше не привлекало его внимания: ни повисший высоко в воздухе с распластанными крыльями коршун, ни спешившее к водопою стадо. Коля робко приблизился к больному и, бережно тронув его за руку, положил около него свой сверток:
– Возьми, пожалуйста, поешь. Это вкусно. Только не умирай, не надо! – с неловкостью пробормотал он и, не дождавшись ответа, скрылся за косогором.
Без дороги бежал Коля домой. Кусты шиповника хватали его за ноги, больно царапали руки. Запыхавшийся, потный, в покрытых грязью башмаках ворвался он в комнату няни.
– Свят, свят! – в испуге закрестилась старушка. – Что с тобой, Николушка? Уж не псы ли проклятые за тобой гнались?
Дрожа всем телом, мальчик судорожно обнял няню. По щекам его струились слезы.
– Ну, так и знала, что псы, – сокрушалась няня, – им все едино: что свой, что чужой. Покою никому не стало.
– Да нет, нянюшка, не собаки.
– Не собаки? Так что же, мой голубчик? Изволь расскажи.
Сбивчиво и торопливо говорил он о своей встрече с измученными незнакомыми людьми, о худом и больном человеке, желающем поскорее умереть, о деревянном кресте на палубе.
– А-а! – понимающе протянула няня. – Это бурлаки, Николушка! Нужда-голод гонит их… Помереть для них – дело немудреное. Сколько их косточек-то по берегам закопано – не перечесть!
Снимая с Коли рубашку, няня спросила:
– А салфеточка-то где, родименький?
– Я отдал, нянюшка.
– Кому?
– Да тому самому больному… Он голодный.
– Это ты хорошо сделал, Николушка. А сам, значит, так ничего и не поел? Сейчас покормлю тебя, бедненького.
Вскоре она принесла брызгающую во все стороны яичницу-глазунью, поставила на стол стакан молока с коричневой пенкой, нарезала ломтями свежий хлеб. Но от всего пережитого в это утро Коле есть не хотелось.
– Знаешь, нянюшка, – снова заговорил он, – давай вынем из моей копилки деньги, отдадим их бурлакам.
Няня участливо посмотрела на Колю, подперев морщинистой ладонью щеку.