– Отдать, родименький, нетрудно, – сказала она, – отдать можно. Только что твои грошики – капля в море. Бурлаков-то сколько? Многие тысячи. Разве всем достанется? Одного пожалеешь, а как другие-то? Надо бы такое придумать, чтобы для всех жалости хватило, чтобы никто не мучился.
– Давай придумаем, нянюшка.
– Эх, голубчик мой! Не такие головы, как наши, думали, да все понапрасну.
– А кто, нянюшка, думал?
– Много будешь знать, Николушка, рано состаришься. Вот станешь большим – и узнаешь, кто так думал… А ты ешь, ешь…
Няня вздохнула, словно вспомнив что-то тяжелое, и тихо произнесла:
– Был такой человек, Николушка, думал! Я в девках о нем слышала: Емельян Пугачев. Сказывали, хотел он простым людям хорошую жизнь дать. Да не вышло – отрубили ему князья-бояре буйну голову. Только ты, Николушка, нигде про него не поминай. Нельзя! Разбойник он. Хоть и добрый для простого люда, а разбойник…
Она села на стул и начала вязать. Спицы быстро мелькали в ее руках.
– А то еще был один разбойник, – опять вздохнула няня, – Степаном Разиным его звали. Рассылал он по всей русской земле своих помощников. Приходили те к простому люду, правду добывать звали. Вот и в нашем Грешневе, сказывают, они побывали. Поднялись за деревней на горку, громким голосом клич кликнули: «Приходите к нам, добрые люди, воеводу Шеремета бить!» А уж до того, говорят, этот Шеремет народу не люб был, так от него люди страдали, что не приведи бог! Ну, и собралось тогда мужиков-крестьян видимо-невидимо. Кто с вилами, кто с дубьем, а кто просто с камнем за пазухой. Все – добрые разбойники. Что с Шереметом сталось, мне неведомо, но горку ту с той поры Атамановой зовут. В честь, значит, атамана Разина…
Коля хорошо знал эту горку. Она недалеко, за деревней. Невысокая, зеленая. Молодые дубки на ней растут.
Вскоре няня задремала, спицы выскользнули из ее морщинистых рук, а Коля снова устремился на улицу.
Ему непременно нужно увидеть Кузяху с Савоськой. Но их нигде нет. Только одна Кланька Нянька сидит на завалинке, держа на руках годовалую сестренку, и грустно напевает:
Завидев барчука, она замолкла.
– Кузяху, часом, не видела? – спросил Коля.
– Может, и видела, да не скажу, – сердито ответила Кланька.
– Ты что – белены объелась?
– Может, и белены, тебе что за дело?
«Что такое с Кланькой? Какая муха ее укусила?» – недоумевал Коля. Он молча сел на завалинку. А как тут не догадаться: Кланька потому досадовала, что ей надоело держать сестренку на руках. Вот она посадила ее на траву. Но та подняла отчаянный вой.
– Ишь, ишь, гляди, какая супротивная! – сердилась Кланька. – Все бы ей на руках да на руках! Сил никаких не стало. Избаловали на мою шею.
– Дай я ее покачаю, – предложил Коля.
– Ладно уж, покачай, – после некоторого раздумья согласилась Кланька, не подавая виду, что она рада-радешенька хоть на минутку отвязаться от сестренки.
Коля старательно качал девчонку на ноге. Ей нравилось. Она весело гукала и что-то лопотала. Отошло сердце и у Кланьки:
– Сказать, где Кузяха?
– Ну, скажи.
– Дядя Ераст в поле угнал. И Савоську. Да еще за вихры поцапал. Это, говорит, за твоего братца-бродягу…
Только вечером встретился Коля с Кузяхой. Тот лежал на траве, устало закинув руки за голову. Завидев барича, он быстро приподнялся и стал оправдываться:
– Не мог я на Волгу… Ей-богу, не мог… С колокольни упасть… на острый ножик попасть!..
– Знаю, знаю, – успокоил Коля, садясь рядом, – у меня дело к тебе. Важнецкое!
– Важнецкое? А ну, говори!
– Приходи нынче на Атаманову горку. Там и скажу. Да Савоську с Мишуткой с собой покличь.
– А когда приходить?
– Как солнышко к лесу спустится.
– Ладно!
…На Атаманову горку пришли все, кого позвал Коля. В последнюю минуту приплелся даже и никем не приглашенный Алеха. Пригнав коров в деревню, он увидел торопившихся куда-то ребят и увязался за ними.
– Давай выкладывай свое важнецкое дело, – с нетерпением потребовал Кузяха.
Коля оглядел собравшихся с ног до головы. Ему сделалось грустно. У Савоськи высовывалось из рваных штанов голое грязное колено. Под веснушчатым носом Мишутки было мокро. Алеха Муха очень уж мал – от горшка два вершка. Вот Кузяха, этот еще туда-сюда. Даже стрелять умеет.
Помедлив минутку, Коля строго спросил:
– Кто хочет быть разбойником? Лица ребят недоуменно вытянулись:
– Каким разбойником? – робко произнес Савоська. А Мишутка добавил: – Разбойники с ружьями.
Кузяха промолчал. У него ружье есть. Отец подарил. Но в разбойники и он не собирался.
– Не буду я грабить, в острог попадешь, – твердо сказал, наконец, он. – Разбойники завсегда грабят.
– Нет, мы не такими разбойниками будем, – начал убеждать Коля. Его так и тянуло рассказать друзьям-приятелям, что он слышал от няни про Емельяна Пугачева и Степана Разина. Но она ведь просила никому не говорить об этом.
Разбойники есть разные, – объяснял он, оживленно жестикулируя, – одни злые, другие добрые. Мы будем добрыми. Если обижают кого, мы тут как тут – заступимся!.. Соглашайтесь! Кузяха! Ты?
Тот решился не сразу:
– Ладно уж, раз добрые – давай!
– Савоська?
– Я – как Кузяха.
– Мишутка?
– Я ножик на огороде спрятал. В самый раз для разбойников.
– Алеша?
– Вот я дедушки Селифонта спрошусь.
– Еще чего выдумал? – возмутился Коля. – Селифонту – ни слова. Это тайна! Слышишь?
– Слышу. В разбойники бы оно ничего, так опять же коровы. Кто их пасти будет?
– Разбойники по ночам выходят, – убеждал Коля. – Пригонишь стадо – и к нам. Ну?
– Так я же маленький… А в разбойники хочу!..
Сбор добрых разбойников был назначен на завтра в такой же час. Коля отпустил ребят. Они обрадованно побежали в деревню. Признаться, никто из них так и не понял, зачем потребовалось баричу приглашать их в разбойники. Пусть и добрые, а все же разбойники! Лучше бы в бабки поиграть. Куда спокойнее.
А Коля все стоял на Атамановой горке.
Солнце уже закатилось. Медленно надвигались сумерки. Небо на западе цвета алой крови. Снизу оно совсем багровое, а повыше – бледно-розовое, с голубыми пятнами.
Итак, решено! Завтра он поведет своих друзей на Волгу. Они нападут на баржу, которую тянут бурлаки, сбросят в воду злого, сердито кричащего на палубе человека и скажут измученным, исстрадавшимся людям: «Теперь вы свободны! Идите, куда душа желает. Мы – добрые разбойники!» И пусть не умирает тот худой и бледный человек. Пусть он живет и радуется…
В эту ночь Коля спал плохо. Он ворочался с боку на бок и бессвязно вскрикивал:
– Бросай бечеву! Кузяха! Кузяха! Нападай! Смелей!
Встревоженная няня то и дело поднималась с лежанки, зажигала свечу, вытирала мягким полотенцем мокрый Колин лоб и озабоченно шептала:
– Уж не сглазил ли кто его, моего голубчика? Ишь как мечется!
Под грозой
С головой, бурям жизни открытою
Весь свой век под грозою сердитою
Простояла ты, – грудью своей
Защищая любимых детей.
Кузяха сделал змея на славу. Вручая его около часовни Коле, он с важностью сказал:
– Ни у кого такого нет. Ежели ниточку подлиннее, до самого бы неба долетел.
Коля достал из кармана клубок крученых льняных ниток.
– Хватит?
Щелкнув пальцем по клубку, Кузяха остался доволен:
– Эт-то ничего, эт-то подходяще. До неба, глядишь, не хватит, а до облаков в самый раз.
Он привязал нитку к змею, оттащил его в сторону и, передавая клубок Коле, крикнул:
– Запускаю!
Подгоняемый легким ветерком, змей устремился вверх. К часовне со всех сторон сбегались мальчишки. Задрав головы к небу, они восторженно горланили: