Мальчики смутились. Они неподвижно стояли посредине гостиной, не решаясь взять рюмки.
– Я кому сказал? – повысил голос Алексей Сергеевич. – А? Ну! И чтоб враз!..
Андрюша выпил не поморщившись. А Коля закашлялся, на глазах его блеснули слезы.
– Молодец! – похвалил Алексей Сергеевич Андрюшу, а Коле грубо бросил: – Лопух! С одной рюмкой не мог управиться!
Сказал – и поперхнулся: а вдруг граф примет нечаянно вырвавшееся слово «лопух» на свой счет? Ах, как он оплошал!
Но граф сделал вид, что ничего не заметил.
Алексей Сергеевич снова засуетился, приказал еще принести из погреба вина. Картежная игра и попойка возобновились.
Предоставленные самим себе, мальчики тихо сидели в углу на дырявом диване с вылезающими наружу пружинами. Андрюша дремал, а Коля исподлобья внимательно наблюдал за всем, что происходило в комнате.
Лопухов выпил более чем изрядно и насвистывал игривый мотив из модной венской оперетки. Грузно притопывая сапогами, отец пустился в пляс.
– Музыку! – загорланил он. – Музыку! Елена, ко мне!
Но Елена Андреевна не вышла на зов мужа. Она только плотнее прикрыла дверь в детскую комнату. А по дому неслось уже новое приказание:
– Послать Аграфену! Аграфену ко мне!
Ключница Аграфена (ох, как не любил ее Коля!), румяная, дебелая, в ярком цветастом сарафане, не заставила себя долго ждать. Войдя в гостиную, она томно повела плечами и поклонилась сначала гостю, а затем хозяину.
– Изволили звать, батюшка-барин?
– Девок давай! Пускай песни поют да хороводы водят. Быстро! И сама не задерживайся…
В гостиной появились дворовые девушки. Потупив глаза, они выстраивались вдоль стены в два тесных ряда.
– Начали-почали, поповы дочери! – подбоченясь, голосил отец, подражая выкрикам разбитных ярославских торгашей. – Запевай!
Аграфена взмахнула рукой, и девушки затянули величальную:
Довольный граф громко рассмеялся. Он потрепал самую молодую певицу по щеке и, вынув из кармана горсть серебряных монет, бросил их на пол.
С визгом подобрав деньги, девушки затянули хороводную. Они плавно ходили по кругу, держась за руки, напевая:
Ворвавшись в середину девичьего круга, отец сипло вскрикивал:
– Дуй! Крой! Эх-ма!..
В гостиной духота. Тускло мигали свечи. Большие тени пляшущих метались из стороны в сторону.
Коле неприятно, что отец пьян и куражится, как говорит о нетрезвых людях няня. Не нравится ему и граф. Какой-то чопорный. Глаза красные, как у зайца. На щеках багровые пятна, нос блестит, будто намазанный маслом. Он тоже здорово захмелел. Сразу видно. Вот отец остановился около него, утирается пестрым платком. Граф зашептал ему что-то на ухо.
– Что? Недоволен? – строго глянул он вдруг в сторону сыновей. – Кто может быть недоволен в моем дому, да еще в присутствии его сиятельства?… Эй, ко мне! Плясать! Слышишь?
Сначала Коля не понял, что этот возглас обращен к нему. Но отец схватил его за руку:
– А ну, пляши! Потешь дорогого гостя.
С силой вырвав руку, Коля быстро скользнул за дверь. Вслед ему неслись угрожающие крики отца:
– Я тебе покажу!..
Вихрем ворвался он в детскую и, крепко обняв мать, опустил голову к ней на колени. Мать ни о чем не спрашивала. Она понимала, кто обидел сына. Это был и ее обидчик. Только один он свободно живет и дышит в этом доме. Все остальные – рабы. Их удел – страдания.
…Граф уехал из Грешнева чуть свет. От завтрака он отказался, сославшись на головную боль. Измятый, невыспавшийся, Алексей Сергеевич сам открывал ворота и долго махал рукой, крича пропитым голосом вслед удаляющейся карете:
– Александр Петрович!.. Не поминайте лихом!.. Не обессудьте!.. Опять приезжайте!. Музыка будет. Свой оркестр заведу… Только приезжайте!..
Карета уже миновала псарню, последнее строение, которым заканчивалось Грешнево с Костромской стороны, а Алексей Сергеевич все кричал:
– Насчет Степки не забудьте! Сделайте распоряжение, кому полагается. Пускай доставят его ко мне! Живым или мертвым… Александр Петрович!.. Ваше сиятельство!..
Зимний день
И голос твой мне слышался впотьмах,
Исполненный мелодии и ласки,
Которым ты мне сказывала сказки
О рыцарях, монахах, королях.
Алексей Сергеевич уезжал на целую неделю в Ярославль. Вернувшись домой, он вызвал старосту Ераста и начал похваляться. Оказывается, поездка в губернский город была очень успешной. Во-первых, удалось высудить у соседа-помещика некую сумму денег. Во-вторых, стронулось с места дело против сестры Татьяны, елецкой поручицы. Правда, пришлось понести расходы. То одному чиновнику красненькую, то другому. Известно: судиться – не богу молиться, поклоном не отделаешься. Зато обещали прижать ее как следует, выбить из грешневского угла. И, в-третьих, в губернаторском доме приняли прошение «об установлении розысков беглого крестьянина Степки Петрова».
Отдав Ерасту распоряжения по хозяйству, Алексей Сергеевич милостиво, без обычного крика, отпустил его. Затем он выпил бутылку кислого бургундского вина, привезенного из Ярославля по случаю успеха, и, достав из своего шкафа красивую резную шкатулку, долго любовался ею.
Зимой темнеет рано. Всего три часа, а за окнами полумрак. Коля сидел у камина и при свете ярко пылающих дров читал балладу «Лесной царь». Эту книгу дала ему мать.
Страшно Коле. Кажется ему, что бородатый царь густых лесов где-то рядом. Это его холодное дыхание доносится от окна.
Хлопнула дверь, и в комнату ввалился отец. Вздрогнув от неожиданности, Коля быстро поднялся с места, испуганно пролепетав:
– Добрый день, папенька!..
– А-а! Здравствуй, пострел! – добродушно забасил отец и поставил на камин шкатулку.
– Чем мы занимаемся? Читаем? Смотри, глаза испортишь.
Он грузно опустился в кресло, сладко потянулся, зевнул и каким-то необычным, воркующим голосом произнес:
– Подойди ко мне! Да поближе. Не бойся, я не кусаюсь.
Отец опустил руку в карман и вынул блестящий игрушечный пистолет. Он из вороненого металла, совсем как настоящий.
– Спасибо, папочка! – поцеловал Коля отца в колючую щеку.
Подарок ему нравился. У него никогда не было такого чудесного пистолета.
– А теперь садись со мной рядом, – продолжал отец, подкручивая усы. – Беседовать с тобой хочу.
Вот это уж мало радует. Кто его знает, о чем отец будет беседовать. Не рассердился бы, как всегда.
А тот выгреб из камина круглый, отливающий золотом уголек и щипчиками положил его в трубку с длинным янтарным мундштуком. Глубоко затянувшись табачным дымом и полуобняв сына левой рукой, он лениво спросил:
– Ну, так что ты там читаешь? О чем?
– Про лесного царя, – чуть слышно ответил Коля.
– Так, значит, про царя? Это хорошо. А кто сочинил?
– Жуковский, папенька.
– Дай-ка, книжку, – потребовал отец. Внимательно посмотрев на портрет поэта, он сказал:
– Василий Андреевич Жуковский? О, это высокая особа! Доводилось его видеть. Ему, брат, повезло, – вздохнул отец. – Ко двору пробился. У царского наследника в воспитателях состоит. Каково? С генералами запросто водится, хотя сам он, признаться, невысокого рода-происхождения. Матушка его из турецкого племени, на войне солдатами нашими была в полон захвачена. А батюшка – так себе, одно только звание, что дворянин. Не чета нам, Некрасовым! Мы – столбовые дворяне, с древнего веку идем. Одначе не улыбнулась нам жизнь… М-да, не улыбнулась… До царского двора не дотянулись. Ну, и то хорошо, что нищими не стали. А ведь все могло быть. Все! Скажи, не так?