– Давай.
– Папенька опять гневался. Из-за Степана! На маменьку сильно кричал.
Лицо Андрюши болезненно искривилось:
– Мне так ее жалко.
– А мне и Степана жалко, – вздохнул Коля. – Я нынче Савоське два куска пирога отнес. Он мне сказал по секрету, что Степан в Питер подался. Это ведь неплохо? А? Только ты смотри, не проболтайся! Я ведь тебе тайну доверил!
– Вот ты всегда так, Николенька, – обиженно шмыгнул носом Андрюша. – Все считаешь меня за маленького. А я ведь на целый год старше тебя.
– Андрюшенька, миленький, да у меня и а мыслях не было тебя обижать. Это все так говорят, когда тайну доверяют.
В комнату вошла с горящей свечой мать. Она поставила подсвечник на край стола и, приблизившись к кровати, положила руку на Андрюшин лоб.
– Как ты себя чувствуешь, мой родной?
– Хорошо, мамочка, – прошептал Андрюша и закашлялся.
Коля заботливо пододвинул матери кресло. Она устало опустилась на него.
– Милые мои мальчики! Мне почему-то ничего не хочется читать вам сегодня. Немножко болит голова.
«Ах, какая жалость! – вздохнул Коля. – Бедная мама. Ей нездоровится. Значит, не будем читать. Тогда, может быть, она что-нибудь расскажет».
– Рассказать? – ласково глянув на Колю, переспросила Елена Андреевна. – Пожалуй! Не скучно ли вам будет послушать про одну девушку? Боюсь, неинтересно.
– Нам все интересно, что вы рассказываете, мамочка, – оживился Коля. – Все, все!
– Ну что ж, – неуверенно согласилась мать. – Слушайте.
И тихим, полным тревоги и волнения голосом, она начала рассказ:
– Давным-давно произошло это, мои мальчики, в далеком, неведомом краю…
Коле кажется, что это не мать говорит, а песня льется, переливается, журча, как весенний ручей, и воображение уносит его туда, в далекий, неведомый край, о котором идет рассказ.
Заходящее солнце бросает свей алый свет на голубой морской залив. Распустив белый парус, по спокойной поверхности вод плывет легкая ладья. На ней – старая строгая игуменья.
Впереди, на крутой скале, показался древний, с высокими крепостными стенами замок. А чуть подальше сверкал яркой белизной монастырь.
Колокольным звоном встречают игуменью.
Окруженная послушницами в черных одеждах, она медленно идет вершить суд.
Низко нависают старые мрачные своды монастырского подземелья. Одна за другой падают с потолка на каменный, пахнущий гнилью пол грязные капли. Тусклый свет лампады скупо озаряет заплесневелые стены.
В самом углу подземелья – тяжелый, с толстыми ножками стол. Над ним склонились монашеские фигуры в черных рясах.
Перед судьями, опустив голову, стоит юная красивая девушка. Длинные русые волосы разметались по голым плечам. Лицо ее бледное, как у мертвеца. На белом разорванном платье – алые пятна крови, следы ужасных пыток.
Эту девушку судят за то, что она, не выдержав бесцельной, бессмысленной жизни в монастыре, пыталась бежать отсюда. Опостылели ей и глухая печальная келья, и бледная мерцающая лампада перед иконой. Хотелось света, тепла, счастья! Глубокой ночью она покинула монастырь. За ней устремилась погоня. По всей округе гудел набатный звон колокола. Нигде не могла найти себе приюта юная беглянка. Ее настигли, заточили в подземелье, стали безжалостно мучить и днем и ночью. И вот она перед монастырским судом.
Как изваяние, застыла девушка. В глазах ее глубокая скорбь. Покорно ждет она решения своей судьбы. Какие еще муки придумает ей бессердечная игуменья?
А злые судьи выносят беглянке беспощадный приговор: вечное заточение в черном роковом склепе, в темной сырой стене!
Вот поднял руку главный судья с сухим, как пергамент, лицом. Палач воткнул длинный факел в землю и бросился к девушке. С громким отчаянным криком бьется она в его сильных и цепких, как клещи, руках.
Втиснул палач свою жертву в узкое могильное ущелье и быстро замуровал его тяжелыми камнями, густо смазанными вязкой глиной. Только крохотное оконце осталось в стене. В него будут ставить черепок с водой и бросать корки черного хлеба, пока не умрет несчастная пленница…
Елена Андреевна умолкла. В комнате наступила такая тишина, что слышно было, как тоненько посвистывает, словно суслик, ветер на чердаке.
– Мамочка, это правда? – содрогнулся Коля.
– Вероятно, правда, мой мальчик, – с грустью ответила мать. – Я прочла в новом журнале. Вчера прислали из Петербурга. О судьбе этой несчастной девушки написал поэт Василий Андреевич Жуковский.
Зябко передернув плечами, мать привстала. Глянула на Андрюшу, забеспокоилась: – Тебе опять плохо, мой милый?
– Нет, мамочка, что вы! – успокоил Андрюша. – Я просто думаю: какие нехорошие эти судьи! За что они так мучили бедную девушку?
– А я… я ненавижу их! – сурово сдвинул брови Коля. – Я им за все, за все отомщу!
Мать улыбнулась:
– Ах ты, мой славный мститель! Но ведь этих судей давно уже нет на белом свете.
Поправляя свечу, Елена Андреевна с сожалением вздохнула:
– Напрасно я вам все это рассказала. Совсем забыла, что вы у меня такие впечатлительные. Впрочем, дело поправимое. Мы сейчас повеселимся. Споем песенку. Мою любимую.
И, лукаво подмигнув Коле, она негромко запела:
Во поле березонька стояла, Во поле кудрявая стояла. Люли-люли, стояла, Люли-люли, стояла.
Мальчики дружно подхватили веселый, задорный припев:
Люли, люли, стояла, Люли, люли, стояла…
Дорогой подарок
В добрую почву упало зерно,
Пышным плодом отродится оно?
Каждое утро в одно и то же время появлялся Александр Николаевич на пороге детской. Щеки его горели от мороза. Хоть и не так уж далеко от Аббакумцева, да приходится идти открытым полем – ветрено, студено, а пальтишко учителя – на рыбьем меху.
– Ну-с, мы готовы? – приветливо произносил он, протирая запотевшие очки. – Прошу в классную. Пожалуйте, молодые люди!
Отец не терпел Александра Николаевича. Коля не раз слышал, как он при виде учителя ворчал:
– Не зря, ох, не зря его из семинарии выгнали. Бурсак! Вольнодумец! Тьфу!
Алексей Сергеевич давно бы отказал ему. Но были некоторые обстоятельства, удерживавшие его от этого шага.
Прежде всего – дешевле учителя нигде не найдешь. Платить приходится сущие гроши. – Затем и то следует учитывать, – вслух рассуждал отец, – квартира у него своя собственная, поить-кормить не надо. А пригласи учителя со стороны – хлопот не оберешься…
Занятия начались, как всегда, в половине девятого. В комнате, похожей больше на чулан, чем на класс, было прохладно. Елена Андреевна не раз просила мужа привести в порядок печку в классной, но Алексей Сергеевич и в ус не дул.
Коля сидел за партой в шерстяной курточке, а Андрюша кутался в теплый материнский платок. Они очень походили друг на друга, только у Андрюши волосы русые и глаза голубые, а Коля кареглазый с темно-каштановой шевелюрой.
Сквозь узорчатые, замысловато разрисованные морозом стекла полукруглого окна скупо пробивался голубой утренний свет.
Уроки начались с закона божьего. Как скучно тянулся первый час! Александр Николаевич то и дело позевывал, шагая из угла в угол и пощипывая свою русую бородку.
– Читайте «отче наш», – лениво приказал он Коле. Подняв голову кверху, тот утомительно однообразно, как муха, попавшая в паутину, жужжал:
– Отче наш, иже еси на небеси… хлеб насущный даждь нам днесь…
Затем взгляд учителя упал на Андрюшу.
– «Троицу»! – коротко произнес он.
Поправив платок на плечах, Андрюша поднялся неуверенно стал тянуть, словно опасаясь, что его сейчас накажут:
– Пресвятая троица… очисти грехи наши… прости беззакония наши…