А я же знаю, что у Евгения Спивака с ними, с немцами, особый счет. Его младшего брата, Валерия, пятнадцатилетнего подростка, гитлеровцы расстреляли вместе с другими заложниками… Поехал из комендатуры в их село немецкий солдат, поехал — и не вернулся. Пропал без вести. Полицейские и комендантские патрули согнали всех жителей села к управе. Отобрали десять человек, среди них и Валерия Спивака, и загнали в каменный подвал. Комендант пригрозил окруженной полицейскими толпе:
— Если через двадцать четыре часа не будет доставлен в комендатуру немецкий солдат живым и невредимым, всех заложников расстреляем! За одного нашего — десять ваших!..
Прошло время, а солдата не нашли ни живым, ни мертвым. Комендант сдержал свое слово.
Хотел бы с ними посчитаться и Николай Губа. Сестру Николая увозили в немецкую каторгу. Во время попытки побега где-то в волынских лесах ее догнала пуля немецкого надсмотрщика… Да, здесь кого ни возьми — у каждого на сердце рана: к общему горю еще и свое, личное присоединяется… А видишь, сжав губы, не стреляют, не чинят расправу, а предлагают сдаться… Но тем баранам не хватает здравого рассудка. Они еще надеются прорваться.
Вот среди разнотравья над гребнем балки заблестели каски, засерели плечи и спины. Первая шеренга выползла, но не поднимается, выжидают, пока выкарабкаются следующие за ними.
— Их там как червей собралось, — даже заикается Губа от волнения в ожидании боя.
Оттуда докатывается негромкая команда — вмиг поднимается целая стена. Рывок отчаянный, смелый и — бессмысленный. Рывок обреченных…
— Огонь! — командует Байрачный.
Но эта команда уже лишняя. Она потонула в общем гуле пулеметных и автоматных очередей. Живая волна, будто ударившись обо что-то невидимое, но твердое, непреодолимое, упала, рассыпавшись на тысячу брызг, и скатилась в балку, густо оросив землю кровью.
— Сдавайтесь, идиоты! — кричит Губа. — Ведь всем вам будет капут!
Молчат.
А в это время на левом фланге еще продолжается стрельба. Немцы, видно, в обход хотят прорваться на дорогу. Из перелеска выскочила бричка. Пара гнедых — как змеи. Несут ее так бешено, что она вот-вот рассыплется. Танкам туда не пройти: деревянный мостик через балку даже под бричкой заходил ходуном… Вот она уже на возвышенности в тылу противника летит не останавливаясь, а из нее безостановочно вырываются пулеметные очереди: мягче — наш «РПД» и грубее, хрипло — немецкий «МГ». Правое крыло атакующих, увидев эту шальную бричку, метнулось назад, в лощину, поросшую кустами орешника, а оттуда — к лесу. А те, что слева, залегли во ржи. Да, видно, под густым пулеметным огнем, который сечет и с фронта, и с тыла, долго не улежишь. Неохотно поднимаются, трусливо оглядываются. Медленно — не бросают, а кладут оружие, будто на какое-то время. Подняв руки и опустив головы, бредут затоптанной рожью навстречу нашим автоматчикам, которые уже повыскакивали из окопов. А бричка, развернувшись перед оторопелыми немцами, катит рысью прямо на нас.
— Да вы только посмотрите на этих партизан! — восторженно выкрикивает Губа. Его еще минуту тому назад злое лицо расплывается в добродушную, как у мальчишки, улыбку.
За кучера на бричке Федя Перепелица, справа от него, на заднем сиденье, Петя Чопик с черным немецким «МГ» в руках, слева — разведчик Саша Храмов с нашим «РПД», а внизу, около их ног, на охапке свежего сена полулежит, сжавшись, Шуляк.
— А этого лба зачем возите с собой? — незлобиво спрашиваю у ребят, кивая на Шуляка.
— Так он же у нас вместо гранатомета, — откликается Чопик. — Как швырнет, особенно немецкую, с длинной, как скалка, ручкой, так летит она метров на пятьдесят, а то и больше. Можно ходить в атаку без автомата, только с гранатами…
— Так чего же ты примостился у ног, а не около Перепелицы? — уже к Шуляку.
Он медленно поворачивает к нам голову:
— А разве я дурной? Еще какая-нибудь заблудившаяся зацепит…
— Так уже никто не стреляет, — смеемся.
— Ничего, — невозмутимо отвечает Шуляк. — Для трусливой вороны пугало всегда найдется…
Танки подошли к балке настолько близко, что можно было уже вести прицельный огонь из пулеметов. Но они не стреляют, выжидают. Наверное, такая команда.
— На что же они, идиоты, надеются? — нервничает около своего «патефона» Губа.
Танки ползут. Вдруг на одном из них басовито зарокотал пулемет. Короткими очередями откликнулись ему еще два на соседних «тридцатьчетверках».
Внизу, где притаились гитлеровцы, суматоха: выкрики, стрельба.