— Переутомление, — говорю. — Нужно пропустить двойную наркомовскую, поужинать, выспаться — как рукой снимет.
— Нет, Юра, боюсь, что нет…
Ныряем в полутемную пасть низкого подъезда. Врываемся в помещение, где масса коридорчиков, закоулков, дверей. А улица уже гремит от артиллерийской стрельбы. Наконец попадаем в просторную комнату, два окна которой выходят на улицу Зеленую, а два — в переулок. Раскрываем их, чтобы швырнуть туда гранаты. Но «пантера», скособочившись, уже дымит. Осматриваемся, но даже с высоты третьего этажа улица не просматривается: мешают деревья. Выскакиваем снова на тротуар и торопимся вперед за нашими «тридцатьчетверками». Отставать от них не хочется, боязно, потому и бежим. Прошли еще несколько кварталов — вдруг дружный фланговый огонь с обеих сторон. Бьют пулеметы, бьют пушки-скорострелки, гулко, раскатисто грохочут взрывы тяжелых снарядов.
Танки Акиншина, которые до сих пор шли одной колонной, быстро разделились на три группы, повзводно. Один взвод пошел переулком налево, другой — направо, а тот, в который входит «Гвардия», движется вперед, ведя огонь из пулеметов.
Нам во что бы то ни стало нужно пробиться к железнодорожному вокзалу и занять его. Тогда ни один эшелон не пройдет на запад к гитлеровскому фатерлянду. Да и подкрепление не подоспеет по железной дороге. Дорога́ каждая минута, и это понимают все — от командира бригады до рядового бойца.
Известие о том, что бригада уже вошла в город проложенной нами дорогой, подбадривает нас. Но каждый шаг становится все труднее: в переулках и сквериках под прикрытием каменных зданий или деревьев — вражеские танки и пушки. Горячим огнем пулеметов дышат решетчатые окна подвалов, превращенных в доты. Оскалили свои пасти тяжелые батареи. Слуховые оконца на чердаках потрескивают трассирующими пулями. Кажется, все: деревья, дома, телеграфные столбы, каменные ограды, мохнатые кусты и сама мостовая — ощетинилось против нас смертоносным огнем…
Ползая по-пластунски, вытягиваем раненых и погибших в безопасную зону. «Тридцатьчетверка», которая шла впереди нашей «Гвардии», наверное, по вспышкам выстрелов засекла огневую точку. Ударили дважды — и вражеский танк запылал багровым факелом. Наши ребята не успели дать задний ход, чтобы нырнуть под защиту здания. «Тигр» — не тот, что пылал, другой — ударил в самое сердце танка, в его моторный отсек. «Коробка», будто живое существо в предсмертной агонии, вздрогнула и затихла. Пламя брызнуло красно-сизым фейерверком, и прозвучал оглушительный взрыв. Башню сорвало и отбросило. Командир экипажа и водитель выскочили еще до взрыва, а башенный и радист не успели… Мордвинцев из своей пушки двумя болванками приковал «тигра» к львовской мостовой…
Прижимаясь к стенке здания, которое защищало нас от вражеского огня, к Байрачному подходит связной от комбата:
— Товарищ старший лейтенант, капитан Походько сердится, что ваша рота топчется на месте… «Мы же, — говорит, — пришли сюда не глину месить, а наступать…»
Байрачный, услышав это, подскочил, как ужаленный. Можно было ожидать, что он взорвется руганью, как это бывало раньше, когда он в упреках комбата улавливал несправедливое отношение к себе. Но на этот раз, нам на удивление, ротный не ругается. Какую-то минуту он молчит, нервно одергивая на себе прилипшую гимнастерку. В тускнеющих отблесках пожара мне видно, как он зло закусывает нижнюю толстую губу.
— Передай комбату, — смотрит снизу вверх на худого и высокого, как жердь, связного, — что мы попали в такой замес, из которого и ноги не вытянешь…
— Здесь, наверное, скорее можно протянуть их, чем вытянуть, — льнет к стенке связной.
— Именно так, — соглашается Байрачный. — Но приказ будет выполнен, так и скажи!
Когда длинноногого связного скрыли густые сумерки, Байрачный, будто в ответ на свои мысли, негромко сказал:
— Если наши артиллеристы не смогут в этой тесноте подавить огневые точки противника, придется сделать это нам самим. Должны!
Отпрянул от стены и несколькими прыжками поперек простреливаемой улицы добрался до «Гвардии». Через дырку в башне о чем-то поговорил с экипажем. Потом вернулся. Я думал, что он попросил ребят ударить по дому, откуда пулеметы обстреливали трассирующими улицу. Но нет. Вскоре подбегает к нам Марченко. Показываем ему на высокое здание, фасад которого освещается большими коричневыми языками пламени догорающей самоходки.
— Это из него секут так, что ни пройти, ни пролезть. Пусть Мордвинцев ударит туда несколькими фугасными, — скорее просим, чем советуемся.