Тесными, кое-где похожими на каменные колодцы дворами, задворками, загроможденными ржавым ломом, мусором и шлаком, выбираемся на улицу Стефана Батория. Здесь стоят несколько наших «тридцатьчетверок», а немного поодаль, к югу, виднеются автомашины с цистернами для горючего, с ящиками на кузовах.
— Тылы подтянулись к штабу бригады, — замечает Марченко. — Ведь он вот здесь, за углом, — показывает налево, — на улице Кохановского. Значит, наступление должно быть мощным.
Саша говорил взволнованно, горячо. Видно, ему очень не терпится поскорее выбить оккупантов из Львова. Да это и неудивительно. Ведь дело касается города, с которым сросся душой, где каждый скверик, каждый дом пробуждает в тебе самые дорогие воспоминания, взывает к тебе мечтами студенческой юности. К тому же знаешь, что тебя ждут.
— Где ты здесь жил до войны? — поблескивает на Сашу черными веселыми глазами Байрачный.
— Отсюда не видно, — усмехается уголками губ Марченко. — В районе вокзала.
— А Стефа? — не отстает Байрачный.
— На Городецкой, — вздыхает Саша. — Недалеко от центра города, только с той стороны, — показал рукой.
…Атака была напористой и стремительной, особенно в первые ее минуты. Беглый огонь наших минометчиков по огневым точкам противника оказался на удивление точным. Корректировал его командир минометной роты старший лейтенант Суница, как мы потом узнали, с чердака пятиэтажного дома, что стоит на возвышенности. Оттуда хорошо просматривалась оборона противника.
«Тридцатьчетверки» из улиц и переулков ринулись на площадь одновременно. Металлический грохот, рев моторов, взрывы, стрельба и раскатистое «ура!» автоматчиков, которые бежали вслед за танками, всколыхнули площадь.
Стальной щит «Гвардии» прикрывает нас от фронтального огня противника. Но краешком глаза иногда схватишь, как кто-нибудь из автоматчиков, будто споткнувшись, падает, хватаясь рукой за грудь, которую прошила вражеская пуля. Падает, не выпуская из другой руки автомат. Но атакующие не останавливаются — таков суровый, хотя и неписаный, закон атаки. Того, кто упал, подберут другие, которые сзади, санитары или легкораненые, что не оставили еще поля боя.
Где-то сверху сыплются на наши головы обломки черепицы, кирпича, осколки мин и снарядов. Ударяются о каски, о кожухи автоматов, что держим наготове. Вырываемся из узкого коридора затененной улицы на площадь.
Неожиданно шум стихает. «Гвардия» замедляет ход. Открывается крышка башни. Марченко, высунувшись по пояс, кричит механику-водителю, чтобы тот подъехал к парадному входу в ратушу. Тот подрулил.
Марченко с красным флагом в руках в сопровождении нескольких автоматчиков ворвался в ратушу. Там еще прозвучало несколько сухих коротких выстрелов, видно, не все солдаты противника успели удрать оттуда. Вот снова слышна короткая перестрелка. Бежим к ратуше. Но наша помощь, оказывается, уже не нужна: ребята, что рядом с Марченко, сами управились с гитлеровцами.
— Видишь, на гербе города тоже лев, — обращает мое внимание Спивак. — Только странно, что он зарешеченный. — И добавил: — Но мы разломаем эти решетки.
Широкие мраморные ступени ведут наверх. Оттуда доносятся гулкие шаги знаменосца Марченко и автоматчиков, которые его сопровождают.
Выходим из вестибюля под свод колоннады, видим, что «Гвардия» погромыхала к кафедральному костелу, который стоит недалеко от ратуши. Там не утихает автоматная и пулеметная трескотня. Бежим со Спиваком вдогонку за нашей «тридцатьчетверкой», пули высекают огонь из камня около наших ног. Падаем за кирпичную кладку недействующего фонтана, в центре которого возвышается атлетическая фигура Посейдона, прижавшего трезубцем огромную рыбу…
— Ту рыбу, видно, нужно считать гидрой, — не поднимая головы, изрекает Спивак. — Он придавил ее — и каюк! С гидрой покончено… Вот если бы нам так с Гитлером одним махом расквитаться…
— Это — символика, — нехотя отзываюсь, потому что хочу сориентироваться, откуда бьют. — А мы, брат, воюем не символично, а реально, на самом деле… К тому же до обидного буднично. Это в кино войну интересно показывают… — Оглядываюсь на ратушу. Недалеко от колонн на мостовой лежит черный гитлеровский флаг, что сбросил Саша с башни. А на башне ратуши, около ее шпиля, огненно пылает наше родное красное знамя.
Спивак тоже посматривает туда. В его зеленоватых глазах затеплилась, засияла радость: