— Конечно же там для Тамары приготовлена комфортабельная спальня и пышный будуар, как у английской королевы, — иронично усмехается Чопик. — Такую чушь городишь…
— Спокойно нам будет или не совсем — скоро увидим, — отвечаю Губе. — Но мне никак не хочется отрываться от бригады. Это же — стальной кулак, а наша группа — как мизинчик…
— Не вешай нос, Стародуб! — толкает меня Спивак.
— А все же интересно, почему именно нам выпала такая честь, а не кому-то другому? — не успокаивается настойчивый Губа.
«Правда, почему? — пытаюсь отгадать мотивы, которыми руководствовался комбриг, давая этот приказ. — Возможно, он считает Байрачного самым талантливым из всех ротных командиров, наиболее подготовленным для самостоятельного ведения боя, поэтому и остановил свой выбор на нем. Это в том случае, если там действительно «горячее место». А может быть и наоборот… Если комбриг просто разуверился в Байрачном, смотрит на него как на несерьезного командира — после той коломыйской ночной атаки, — вот и решил отправить его подальше. Пусть посидит где-нибудь, поскучает — это, конечно, в том случае, если этот фольварк — тихая гавань…» Но этими соображениями я не делился с Губой, я ему сказал, что комбриг, наверное, считает нашу роту самой боевой из всех, поэтому и посылает туда именно нас. Это прозвучало в моих устах громко, убедительно, так убедительно, что я и сам в это поверил.
XIII
К фольварку мы пробирались ночью, когда все вокруг окутала такая густая тьма, что невозможно было рассмотреть, куда мы попали.
Занимали оборону, полагаясь на интуицию, точнее — наугад, как сказал об этом Николай Губа, ковыряя лопатой сухую и твердую, как кость, землю. Возились мы, устраивали себе окопчики, весь остаток ночи. А с наступлением рассвета прибежал старший лейтенант Байрачный. Окинув глазом то, что мы сделали, он сказал:
— Не годится! Нам необходимо контролировать шоссе, а разве отсюда достанешь прицельным огнем? Чертовщина какая-то, а не оборона. Да, мы в ночной тьме не рассмотрелись, не сориентировались. Жаль… — Немного помолчал — видно, что-то лихорадочно обдумывал — и потом скомандовал: — Вынести линию окопов на полторы сотни метров вперед, ближе к дороге. Тогда фольварк с его сооружениями станет нашей опорной базой, нашим тылом… — Черный, как жук, Байрачный крутнулся на одной ноге и подался на левый фланг. На какую-то минуту остановился и крикнул: — Командиров взводов и их помощников — ко мне! — и пошел быстро дальше, оставляя на росной траве след.
Мы догнали его только возле полевой дороги, которая опоясывала фольварк с северной стороны. Присев на корточки, ротный и нас приглашает к себе.
— Так вот, товарищи командиры, этот проселок, что перед нами, и эту дорогу, — он показал рукой на восток, — которая пролегла на Самбор, мы должны контролировать! Не пропустить по ним ни одного танка, ни одной автомашины, ни одного солдата. Ясно? — Отбросив планшет за спину, ротный уже совсем тихо, как будто речь шла о какой-то тайне, промолвил: — Чтобы выполнить эту задачу, нужно как можно глубже зарыться в землю, оборудовать укрытия для танков. Лишь при таких условиях мы сможем продержаться…
— Неужели они будут лезть именно сюда? — выдает свое юношеское любопытство еще не обстрелянный младший лейтенант Погосян.
В черных выразительных глазах Байрачного затеплилась улыбка, но сразу же и погасла.
— Танки противника, которые находятся в Хлопчинцах, будут отступать, когда на них нажмут наши войска. Будут! И отступать на запад или юго-запад. Лесами же они не пойдут, потому что тогда пришлось бы им переправляться через Днестр. А там танки навряд ли пройдут… Вот они и рванут по шоссе на Самбор, чтобы ударить по нашей бригаде с тыла… Пойдут по этой дороге, — он кивнул головой в ту сторону, где едва виднелся из-за молодого сосняка профиль широкой дороги. — А если они надумают отходить в Польшу, тогда полезут сюда, — показал глазами на проселок, возле которого мы притаились. — Так или иначе, а фольварка им не миновать, значит, мы должны перекрыть путь, должны принять бой на себя. — И Байрачный какое-то мгновение стоял молча, черные густые брови сбежались к переносице: наверное, что-то обдумывал, напряженно, сосредоточенно. Потом вскинул их вверх: — Отступать же рота не имеет права… Собственно, нам и не нужно искать путей для отступления. Ведь мы сюда пришли, чтобы занять дорогу. Отход от нее — это уже проигранный бой… А командир, если по его вине проигран бой, пускает себе пулю в лоб. — Обвел присутствующих острым взглядом. И замолк. Мы тоже молчали. Наверное, в эту минуту каждый взвешивал: настоящий он командир или нет. Ротный, будто заметив на наших лицах тень сомнений, горько улыбнулся.