Напряженная, угнетающая тишина. Что они там замышляют? Теперь возле дороги не видно ни одного солдата — противник спрятался под прикрытием леса. Может быть, он обойдет фольварк и пойдет лесом на Самбор, а может быть, притаился и ждет подкрепления, чтобы потом уже атаковать нашу высоту. Нелегко разгадать его намерение, но ясно одно: нам надо быть в боевой готовности каждую минуту.
Грищенко в это время принес в термосах завтрак для бойцов, которые еще не завтракали.
Губа, оставив Кумпана у пулемета, поплелся с котелком за добавкой.
— Ты, Сорокопут, жрешь, как перед погибелью, — незлобиво смеется Грищенко, отваливая тому полный половник гречневой каши.
— Нужно хорошенько заправиться, может, не так волноваться буду, а то что-то поджилки затряслись, когда увидел немцев.
— Ну, если каша придает тебе храбрости, то жуй ее на здоровье! — Грищенко добавляет ему в котелок еще половник.
— Теперь меня с места никакой черт не спихнет, буду сидеть камнем, — облизывает губы Николай и неторопливо бредет к своему окопу.
— Внимание! — выкрикнул Байрачный и припал к брустверу грудью.
Всматриваюсь сквозь редкие деревья и кусты — что там, на той стороне шоссе, но там, в подлесье, не замечаю ничего. Оглядываюсь на старшего лейтенанта, куда он смотрит:
— Противник слева, приготовиться! — скомандовал ротный.
— Противник справа! — докатывается сюда голос Погосяна.
Выходит, враг, прикрываясь лесом, обошел нас, прошмыгнул под нашим носом и теперь хочет атаковать не в лоб, а с флангов. Это хуже, потому что оборона направлена главным образом на шоссе и на перекресток дорог и вести огонь отсюда по наступающим на фланги не очень-то удобно.
— Следи, Стародуб, за левым флангом! — приказывает мне Байрачный. — Я буду на правом, у Погосяна. — И побежал.
Я смотрю на тот кустарник, за которым залег противник, и мысленно подсчитываю, что туда метров двести пятьдесят, а то и триста. Стрелять нет смысла. Из пулемета достал бы, но заросли довольно густые, потому будет только напрасная трата патронов. Видишь, не стали атаковать в лоб. Здесь им невыгодно, потому что расстояние от шоссе к нам по прямой — метров сто, не больше. И мы их сразу уложим. Вражина не дурной — сообразил сразу что к чему…
— А почему они не пошли лесом, не трогая нас? — интересуется Губа, когда я подошел к его окопу.
— Наверное, у них задание выбить нас отсюда, чтобы открыть дорогу для других, — говорю ему, хотя и сам удивляюсь: зачем им вступать в бой?
Две зеленые ракеты поднялись над правым флангом и с едким шипением упали недалеко от нас. Наверное, это был сигнал к атаке, потому что сразу же затарахтел «МГ», ему вторили их автоматы там, на правом фланге. Через мгновение откликнулись и из того кустарника, что был слева от нас, внизу, около дороги. Откликнулись злым ворчанием нескольких пулеметов.
— Провоцируют, — говорю Губе, — хотят выявить наши огневые точки, чтобы сориентироваться, где самое слабое место, куда направить острие атаки… Помолчим, нам некуда торопиться…
Кумпан деловито складывает полные диски, как хозяйка свежие коржи, в приспособленную нишу, заранее выстеленную листьями лопуха. Сверху прикрывает куском грубой ткани — это чтобы не присыпало их песком.
Гитлеровцы бросились на наш холм широкой цепью. Бежали полусогнувшись, лавируя между деревьями и кустами и по возможности прикрываясь ими, хотя мы еще и не стреляли. Расстояние между ними и нами сокращалось. Я почувствовал, что с каждым их шагом сердце мое начинает биться все быстрее и быстрее… Вот они уже миновали невысокие густые заросли, уже и редкие кусты остались позади. Теперь нас разделяет покатый холм в сотню метров. Мы — наверху, они — внизу. Мы — в окопах, они — на открытой, лишь поросшей травой местности. Бегут и стреляют из автоматов в воздух. Что-то орут…
Я смотрю на одинокий серый камень, его облюбовал еще раньше. Когда поравняется с ним хотя бы один из атакующих, тогда — огонь. Но его уже миновали десятки ног, а я выжидаю. Пусть бегут. Мы их проучим на этот раз так, что больше не будут бегать.
— Ты что, Юрка, уснул! — зовет Чопик. — Они же гранатами нас забросают…
Молчу. Сердце готово выскочить из груди. Уже и дышать, кажется, нечем…
— Огонь! — кричу что есть силы и нажимаю на спусковой крючок автомата. Он так и подскакивает в руках. Не пойму: то ли моя дрожь ему передалась, то ли наоборот. Перед глазами мелькают обезображенные страхом лица. Но зеленая волна движется вперед. Вижу, падают передние, но те, что позади, переступают через них и лезут стремительно к нашим окопам. Гранаты взрываются около самого бруствера, пыль и дым заслоняют нам атакующих. «Неужели они опрокинут нас и сомнут?» — страшная мысль, как черная молния, пронизывает мое сознание. Снова нажимаю на спусковой крючок, но автомат молчит. Хватаю «лимонки» и швыряю в серо-черную пелену, за которой слышны отчаянные звериные выкрики… В памяти почему-то возникает родное село. Вижу, как соседка, тетка Евдокия, лупит хворостиной своего меньшего, Павла, моего однокашника. Тот вопит: «Ой, мамочка, я больше не буду!» Он, бесенок, лазил в погреб и слизывал тайком вершки с молока. Мне жаль Павла, так жаль, что даже слезы навертываются на глаза… Быстро меняю диск в автомате. Еще мерещатся искаженные страхом лица, еще слышу крики и стоны раненых, но у меня даже намека нет на сочувствие. Убийц, вешателей надо уничтожать!