Немцы откатились за дорогу и там скрылась в густых зарослях подлеска. Оттуда постреливают из пулеметов по нашей обороне, не дают нам свободно передвигаться.
— Присоседились, чтоб их холера забрала! — плюется Кумпан и, подменив Губу, дает по подлеску длинную очередь из своего «патефона».
— Не трать даром патроны! Они еще нам пригодятся… — шипит на него Губа и трет слезящиеся от дыма и пыли глаза.
Иду по траншее на КП командира роты, чтобы доложить о результатах боя. Орлов, опершись широкой спиной о стенку окопа, стоит понурив голову. Оба его пулеметчика застыли в неподвижных позах около изувеченного пулемета.
— Еще и по девятнадцать не исполнилось — и вот видишь, — Вадим печально покачал головой. — Батурин мечтал о художественном институте. У него целый альбом фронтовых зарисовок… Теперь отошлем в Челябинск матери… Все делал тайком, стыдился показывать. Значит, требовательный, наверное, был бы настоящим художником.
— Гибнут завтрашние художники, гибнут агрономы, — показываю глазами на безмолвного Хоменко, который пришел к нам со второго курса сельскохозяйственного института. — Гибнут сталевары и математики…
Орлов прикрывает погибших плащ-палаткой и становится с автоматом на груди возле своих павших товарищей.
Наблюдательный пункт Байрачного оборудован на возвышенности, он находится недалеко от передней линии окопов и от места, где стоят замаскированные «тридцатьчетверки». Здесь комсорг батальона Спивак, старшина роты Грищенко и два автоматчика — связные от взводов. У Спивака на голове, как чалма, белеет свеженамотанный бинт. Левая рука тоже забинтована и держится на повязке.
— Где это тебя так угостило? — интересуюсь.
Он выдавливает кислую улыбку на побледневших губах, щурит зеленоватые глаза.
— Хотел в герои попасть — и не вышло, — притворно грустно кивает головой, где торчит из-под бинта на самой макушке пучок русых волос, как оселедец у запорожца. Кладет раненую руку на колено: — С ребятами Погосяна отбивал атаку. Хотел швырнуть гранату подальше, чтобы в самую гущу попасть, вот и поднялся в окопе в полный рост. А в это время что-то ухнуло вблизи — то ли мина, то ли снаряд… — Спивак облизывает покрытые серым налетом губы. — Кажется, хорошо поцарапало, особенно руку.
— Так ты благодари бога, что легко отделался, — подбадривающе улыбаюсь Спиваку. — Устоять против мины или снаряда — тоже геройство.
Спивак махнул на это рукой, мол, не утешай меня, это ни к чему, и спросил:
— Как думаешь, Стародуб, они еще полезут отсюда лесом, зализывая раны?
— Со мной их командир не советовался. Наверное, поступит по-своему…
Подбегает разгоряченный и насупленный Байрачный:
— Вот докладывал по рации комбригу обо всем, что здесь произошло, про обстановку. Ругается, что шестерых потеряли. «Если, — говорит, — будете так воевать, то вас и до утра не хватит. А бригада только на подступах к Самбору. Значит, вам, — говорит, — нужно не менее суток держать эту дорогу на замке, пока наши войска войдут в город и закрепятся там!» — Байрачный вытер тыльной стороной ладони мокрый лоб, прислонился спиной к стенке окопа… Помолчали, наверное, каждый по-своему старался представить, что же будет с нами завтра…
— Не мало ли нас для такого дела? — негромко, но басовито нарушил молчание Грищенко.
Ротный глубоко вздохнул и, не отрывая взгляда от шоссе, бросил:
— Может быть, и маловато. Но на помощь нам надеяться нечего: бригада от Самбора возвращаться не станет, а матушка-пехота притопает сюда не скоро. — Немного помолчал и, не меняя позы, все еще посматривая на дорогу, добавил: — Как стемнеет, нужно подобрать трофейное оружие и патроны, что оставил противник на поле боя. Это все может нам пригодиться…