— Неужели сержант Гуменюк идет на таран?! — с отчаянием восклицает Чопик. — Смотри, смотри! — показывает мне глазами.
Водитель переднего вражеского танка, наверное, решил было избежать удара — может быть, не выдержали нервы. Попробовал повернуть стальную громадину влево, но было уже поздно. Случилось так, что этим движением он лишь подставил правый борт под «тридцатьчетверку». Оба танка взорвались одновременно…
Петр Чопик снял пилотку и, вывернув ее, вытер подкладкой мокрое от пота, грязное лицо.
— Видел, Юра, как умирают настоящие герои? — И не дожидаясь моего ответа, добавил: — Ну, кто бы мог подумать, что «молчун» Гуменюк, ничем не приметный механик-водитель, способен на такое…
— Так это давно известно, что смельчаки или настоящие удальцы не любят выхваляться, — тихо отозвался Евгений Спивак, не поворачивая к нам забинтованной головы. Он лежал метрах в трех от пулеметного гнезда и неотрывно следил за тем, что делалось в лагере противника.
Оба «тигра», наверное заметив, что пехота за ними не пошла, так как наши пулеметы заставили ее залечь в низине, — повернули тоже в гущу деревьев.
Подбегает к нам закопченный, черный, как трубочист, Байрачный. Гимнастерка в нескольких местах прожжена насквозь, на руках, на лице багровеют ожоги.
— Где это вас так разукрасило? — поинтересовался Чопик.
— Испугаете Тамару, — подбросил Спивак.
— Не испугаю, — сверкает зубами Байрачный. И, погасив улыбку, с неприкрытой горечью в голосе говорит: — Я докладывал комбригу по рации обстановку, а немец как саданет, даже в глазах потемнело! Только и услышал от Фомича: «Держитесь, хлопцы, держитесь!»
— Это нам ясно и без командирских указаний, — процедил сквозь зубы Губа. — Если бы он сказал: держитесь, придем на выручку — другое дело… Хотя бы надежда была…
— А может, он и хотел именно это сказать, так мне же не дали дослушать. Шарахнуло бронебойным по машине — мы едва выкарабкались из нее.
— А что же Гуменюка не взяли? — Чопик поднимает на Байрачного холодные, как кусочки льда, глаза.
— Не взяли! — удивляется тот. — Командир экипажа приказал всем срочно оставить горящую «тридцатьчетверку». Тем более что в ней — ни одного снаряда, к тому же еще и башню заклинило. Чего же сидеть в охваченной огнем коробке? А он, Гуменюк, не выполнил приказ… За такое дело судят…
Чопик сдвинул на затылок непослушную каску и вздохнул:
— Погибших не судят.
— За такую смерть нужно людям памятники из бронзы ставить, — откликается из своей засады Спивак. — Следует присуждать звание Героя, а не судить…
То ли кто-то из нас, забыв на мгновение об осторожности, высунулся из-за стены, то ли каким-то другим образом демаскировался, трудно сказать, но немецкие танки, которые стояли в гуще деревьев, вдруг ударили именно по этому участку. Их поддержали минометы. Падаю возле стен, чувствую, как подо мною раскалывается земля. Краем глаза заметил, что Байрачный извивается на земле с перекошенным от боли лицом. Подползаю к нему и холодею от ужаса: ему перебило ноги. На гимнастерке выше ремня проступило красно-черное пятно. Вижу по губам, что он что-то хочет сказать, но в грохоте взрывов ничего не слышно. Комсорг, наверное, увидев, что стряслось, забыв про осторожность, вскакивает на ноги и опрометью бросается к старшему лейтенанту. Кладем Байрачного на плащ-палатку и спешим в подвал, где лежат раненые.
Артналет прекратился. Только продолжается перебранка пулеметов, однако и она вдруг стихает.
Тамара — то ли подсказало ей предчувствие, то ли она в самом деле услышала стон и ругань Байрачного — выскочила из помещения нам навстречу. Сделала шаг от порога, пошатнулась и ухватилась за косяк, чтобы не упасть. Байрачный сквозь сцепленные от боли зубы, будто даже спокойно, бросил:
— А ты не беспокойся, наше еще все впереди… Вот залатают, отремонтируют… так еще и гопака ударю… — Однако, заметив, что его напускная бодрость на Тамару не действует, он заскрежетал зубами и добавил: — Если наши придут на выручку, все будет в порядке.
Мы поняли, что и это он говорит лишь для того, чтобы успокоить супругу.
Ночь выдалась неспокойной, тревожной. Мы, боясь, что немцы под прикрытием темноты могут просочиться к фольварку, всю ночь не спали, несли охрану возле стены. Противник, видно, тоже чувствовал себя не слишком уверенно: все время бросал осветительные ракеты, может быть, боялся, что мы будем контратаковать.