— Не будет мне жизни, пока я не прикончу это падло, что ползет справа… Это он, гад, пальнул по моему «станкачу», он… — Петро зажмурил побелевшие от злости глаза. — Я с ним посчитаюсь, кисельная его душа!..
А «тигры» подступают все ближе.
— Всем — в подвал! — басовито загремел Грищенко, сообразив, что сейчас осатаневшие «тигры» разнесут в щепки этот остаток дома.
Мимо меня, кривясь от боли, прошел Спивак, его ранило в ногу. Левая штанина почернела от запекшейся крови.
Следом за Спиваком и я влезаю через узенькую щель в темное подземелье. А по ту сторону отверстия разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Пропустив Грищенко, жду, что сюда вползет и Чопик. Однако тот не спешит. Я высунул голову из низкого проема и зову Петра. Но он не обращает на это ни малейшего внимания. Стоит в углу коридора возле зияющего проема разбитых дверей, стоит притаившись. В правой руке сжимает черную бутылку с горючей смесью. В левой — другая. Ждет.
«Тигры», наверное, уже совсем близко, слышно не только бряцание гусениц, а и то, как дрожит под ними земля. Грищенко, устроившись возле меня и высунув вперед свой автомат, еще раз позвал Чопика, но тот лишь махнул рукой, мол, отстаньте…
Где-то позади нас в темном подземелье чертыхается Губа, видно, жалуется на то, что отпустили куда-то Тамару Корсун:
— Лежи и умирай ни за что, ни про что, лишь из-за того, что некому тебя как следует, перевязать… — Потом, превозмогая боль, обращается к соседу: — Эй, Спивак, ты спишь или дремлешь? Если спишь, так спи! А если не спишь, то скажи почему?..
«Осталось три мгновения до смерти, а они еще и шутят», — с удивлением подумал я.
Вытягиваю вперед шею — даже позвонки трещат, — чтобы хоть краем глаза взглянуть, где эти проклятые «тигры» и что они замышляют.
В проеме дверей коридора виднеется закамуфлированная башня с широким белым крестом; покачиваясь, она двигается на меня.
Едва сдерживаюсь, чтобы не выпустить из автомата длинную очередь по этому кресту, сдерживаюсь, так как знаю, что это будет напрасная трата последних патронов, которые сейчас так нужны! Где-то там, за крестом, за стальной башней лезет тучей немчура. Нужно преградить ей дорогу в подвал…
Белый крест уже закрывает дверной проем, а в голове стучат танковые моторы. Но вот на фоне креста, на фоне закамуфлированной башни внезапно возникает фигура Пети Чопика. Сильный взмах руки — сверкнула в лучах утреннего солнца черная бутылка. Петр лишь на миг пригнулся, потом пружинисто подскочил, швырнув другую бутылку, — и уже ни креста, ни башни, ни Чопика, а взвихренные, растрепанные клубы черного дыма…
Бросаюсь с Грищенко к распростертому на развалинах Петру. Пытаемся просунуть его отяжелевшее тело через полузаваленный вход в подвал. По ту сторону отверстия чьи-то руки нам помогают.
Из подвала долетает голос Байрачного, который приказывает не оставлять без присмотра, без охраны подступы к подвалу, потому что иначе противник забросает нас гранатами. Грищенко басисто обещает выполнить приказ… А в этот момент внезапно и резко, будто от могучего землетрясения, пошатнулись развалины дома. Я хотел ухватиться за каменный выступ над сводом входа в подвал, но он выскользнул из непослушных рук. Я почувствовал удивительную невесомость, немного похожую на ту, которая бывает на качелях, когда летишь вниз. Только эта была слишком затяжной. Казалось, я лечу в темную бездну.
XV
Может, недаром офицеры, которые близко знали помначштаба капитана Гулько, считали его счастливчиком. Он легко, будто прогуливаясь, поднимался по ступеням войсковой службы: за полтора года пребывания в бригаде успел от младшего лейтенанта вырасти до звания капитана. Этому, наверное, способствовало то, что он имел дело с бумагами. Сначала работал помощником начальника штаба танкового батальона, со временем — начштаба, а вот уже месяца два занимает должность помначштаба бригады. Был, как говорится, на виду у начальства, и оно о нем не забывало.
На груди Гулько поблескивал орден и несколько медалей. Сейчас они хорошенько надраены, ярко сияют. Сегодня праздник. Был передан по радио приказ Верховного главнокомандующего о том, что седьмого августа в двадцать один час столица нашей Родины Москва от имени Родины будет салютовать доблестным войскам 1-го Украинского фронта, которые овладели городом Самбор, двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий. «Наверное же по такому случаю будет хотя бы небольшой сабантуй, — мысленно радовался Гулько. — Ведь этот салют будет адресован в первую очередь нам, нашей бригаде…» Он еще с утра стал начищаться и прихорашиваться в ожидании вечера. Настроение было праздничным.