— Это известно, — вздыхает Грищенко, — только не всегда они оправданны… В сорок первом… — и замолчал.
Внезапный артналет на нашу позицию бросает всех наземь. Скатываемся в ячейки. Страшный грохот сотрясает землю. Вывороченные комья бьют тяжелым градом… Когда через несколько минут обстрел прекратился, выползаем из укрытий, отряхиваемся. Наш миномет опрокинут, ствол искорежен, измят, деформирована плита.
— Да, — сокрушенно качает головой ефрейтор Власюков. — Теперь нашему расчету нечего делать в минроте. Этот не отремонтировать, а новенький миномет дадут не скоро…
Снова звучит голос Ивченко, минометчики ведут беглый огонь. А второй взвод тем временем меняет позицию — так приказал командир роты. Когда они окопаются, мы тоже сменим свою огневую, присоединимся к ним.
А на передовой — вовсю идет сражение.
Несколько танков, проскочив «долину смерти», выползают на крутой склон. Среди них есть и такие, которые уже задымили, но и они направляются вперед — к кустарникам, к замаскированным укреплениям, и они стальными хоботами поворачивают то влево, то вправо, выпуская сизоватые струйки дыма.
— Неужели не знают, что уже горят? Что через несколько минут машина взорвется или превратится в обугленную коробку? — словно обращаясь ко всем, спрашивает Грищенко.
— А хоть и знают, — хмуро отзывается Власюков, — да что им остается? Погибать, так не даром… — Некоторое время возится возле уцелевшего от нашего миномета угломера, потом снова смотрит туда, где разгорается бой. — Наши десантники, что проскочили на машинах долину, спешились у подножья холма. Вон там. — Кивает головой. — Прижали их, наверное, пулеметным и автоматным огнем. Видишь, окапываются.
У Власюкова острое зрение, он видит невооруженным глазом то, что я — в бинокль.
Там, на линии вражеской обороны, звучат оглушительные раскатистые взрывы. Черные груды земли, обломки досок и кустарника взлетают вверх… Два танка проскочили мимо тополей в степь, подминая под себя все, что на пути.
Тем временем к безымянной высоте подкатила новая волна «тридцатьчетверок». За танками бегут автоматчики. Те, которые уцелели после первой атаки, оставили свои окопчики, присоединились к атакующим, выбираются вместе наверх.
Наш взвод уже перенес огонь за кустарник, левее тополей. Кажется, именно оттуда враг бьет из противотанковых. Расчеты Можухина и Мараховского ведут беспрерывный огонь, поэтому разогретые стволы минометов приходится обматывать мокрым тряпьем и обливать водой. Иначе дополнительный заряд, что в шелковом мешочке навешивается на стабилизатор мины, может загореться раньше, чем она ударится о боек. Тогда мина упадет совсем близко, на наших позициях…
Противник отбивается что есть силы. Там, наверное, понимают, что им грозит окружение. За каждый окопчик, за каждый зигзаг траншеи идет жестокий бой. А наши наседают, теснят. Дошло уже до рукопашной.
К нам подбегает помощник по хозяйственной части капитан Жук, тяжело дышит. На болезненно одутловатом лице — ни кровинки, оно будто слеплено из теста. Только пот струится ручьями, оставляя темные потеки на щеках, на шее. Он не садится, а валится, как подкошенный, на бруствер окопчика, шевелит широко раскрытыми губами, но не может произнести ни одного слова…
Власюков, наверное, самый догадливый из нас, ткнул капитану флягу с водой. Тот отпил, передохнул и еще раз отпил.
— Настоящий ад. Железо горит, сталь горит. Все горит. Все горит… — Отхлебнув еще, добавляет: — И люди горят, а идут… обнять каждого хочется, как сына. Герои! Приказано расширить прорыв. По флангам его, по флангам!.. — Снова булькает фляга. — Направьте по человеку из каждого расчета. — Смотрит на лейтенанта. Ивченко и… машет рукой: — Там раненые. Это приказ комбата.
Ивченко хмуро доложил по телефону старшему лейтенанту Сунице о приказе комбата. Выслушав командира роты, сказал сержанту Бородину:
— Зовите добровольцев.
За ранеными вызвались идти все. Пришлось брать подносчиков, чтобы не оголять расчеты. Из нашего расчета, оставшегося без миномета, пошли все.
— Не таскайте этих нагрудников, — говорит капитал Жук. — Они лишняя обуза. Ни прыгнуть с танка, ни ползти… А немцы тем временем поливают нас огнем. Я тоже был в десанте. С этой штуковиной. Едва ноги унес… Посидел на броне, хватит… И штабистов — на броню…
За каждой фразой булькает фляга. Ребята усмехаются. А я ему сочувствую.
Надеваем каски, хватаем карабины — бежим. На поясе — подсумки, черный нож и по нескольку гранат.
Оборачиваюсь, но капитан Жук направился лощиной в бригадный тыл. Думаю, ему там есть чем заняться…