Проколю, затяну пояс потуже. Да только наклоняюсь, чтобы поднять на плечи минометную плиту, пояс сразу же становится большим, спадает. Потому что пряжка от небольшого напряжения, будто портняжный нож, разрывает прелый от пота брезент. И уже теперь на ремне не дырочки, а целая прореха.
По утрам, когда выстраивается рота, командиры расчетов, как обычно, проверяют своих подчиненных. Сержант Можухин, который командует нашим расчетом, окинув внимательным взглядом замерших по стойке «смирно» бойцов, подходит ко мне. Оттягивает мой ремень за пряжку на себя и перекручивает пряжку на моем животе вокруг ее горизонтальной оси.
— Раз, два. — Он мог бы так считать до пяти, а может, и до десяти, пряжка бы свободно вертелась. Но он отпускает ее после двух оборотов.
— Рядовой Стародуб, — произносит так громко, что слышно и другим расчетам, — за полную расхлябанность — два наряда вне очереди! После отбоя дежурный по роте скажет, что вам делать…
Выходит, за один полный оборот пряжки — один наряд. А поскольку сержант не имеет права дать в один раз больше двух нарядов, то он и не перекручивает больше двух раз…
Такие сцены чуть ли не каждое утро. Это забавляло моих товарищей по расчету, даже командира нашего взвода — лейтенанта Ивченко, который, бывало, стоит неподалеку, поглядывает на нас и усмехается.
Я не раз пытался объяснить сержанту Можухину, почему такая беда с поясом. Но он на это не обращал внимания.
— Это же пустяк… — говорю.
— В снаряжении воина мелочей нет, — отвечает сержант, — все подчинено одной цели — высокой боеготовности солдата.
Тогда я попросил старшину роты заменить этот пояс на лучший. Тот сказал, что «в наличии не имеется…». И сыпались на меня внеочередные наряды, как удары бича на спину осла.
Хоть я и понимал, что сержант следует дисциплинарному уставу, было мне обидно. Ведь каждый вечер после отбоя я наводил порядок в расположении роты. Сколько мусора пришлось убрать, сколько песка наносить!.. Собрать его в кучу — была бы гора, высокая, как в Карпатах Говерла… Неужели для этого я пошел в добровольческую бригаду?
Спас меня парторг роты ефрейтор Власюков. Он подарил мне свой ремень. Я на радостях стал так туго затягиваться, что и пальца не просунешь. Внеочередные наряды отпали… А немного погодя тот же Власюков попросил командира роты Суницу перевести меня из третьего расчета в первый. Командир пошел навстречу парторгу. Таким образом, я попал в первый расчет сержанта Бородина. Будто я снова на свет родился — так стало легко и хорошо. Бородин — человек на удивление спокойный, душевный, без гонора. Даже команды, которые он отдает, звучат будто просьбы. Все мне здесь по душе, кроме одного, — что я очутился рядом с Грищенко. Я наводчик, а он — заряжающий. Между тем проситься в другой расчет как-то уже неудобно.
Чопик, услыхав от меня эту историю, весело смеется:
— Ну и везет тебе, бедному, как тому коню, который жаловался: куда я — туда и арба, никак не отстает. Он, работяга, не мог догадаться, что впряженный. — Через минуту добавляет: — А может, это и лучше, что вы будете рядом. Ведь он неплохой парень, да еще земляк.
Я молчу. Смотрю на его белоснежный подворотничок, на ладно пришитые погоны. «Старается для своей ненаглядной…»
Мне всегда становится легче после разговора с Чопиком. Вот и теперь будто камень с плеч. Он видит лишь светлую сторону предметов и именно на нее обращает внимание других. И Капа, с которой он подружился, такая же. Понимаю его и даже сочувствую ему, поэтому и говорю.
— Ты знаешь, мне жаль девушек, когда они тащат по бездорожью свой станкач. Тоненькие, хрупкие… Ну и выбрали же себе забаву, лучше бы уж автомат или винтовку.
Петр смеется:
— Да они обе — и Капа и Дуся — просто влюблены в своего «максима». А если любишь свое дело, разве оно трудное? В общем, скажу тебе, браток, что Капа — это не девушка, а чудо. Случается же такое, что девушка по всем статьям прекрасна. А душа у Капы, как песня. Одним словом — романтичная.
— Смотри, чтобы та штука на колесах не вышибла из нее всю песенную романтику.
— Она не из таких, не из слабодушных. Крепкий, чертенок. Упорство — казачье! — Глаза у парня сияют, когда говорит он о Капе…
Уже неделю нас почти каждую ночь поднимают по тревоге. Валандаемся до утра, а дальше, как и всегда, начинается обычный трудовой день. Недосыпание совсем измучило.
— Хотя бы кто-нибудь горн стащил у Лелюка, — шутят ребята, — может, удалось бы выспаться…
Вот и сегодня нас подняли по тревоге, наверное, часа в четыре утра. Вскидываю на плечи минометный ствол, вещевой мешок и скатку. Поверх пилотки надеваю каску, а уже потом закидываю на плечи карабин. Щупаю, на боку ли саперная лопата. Кажется, все на месте. Бегу к своему расчету, ибо комроты Суница уже нетерпеливо поглядывает на свои большие, как оладья, карманные часы…