— Знает, знает! — передразнивает меня Александр. — Черта лысого оно знает… Говорили, что последним рубежом для немца станет Днепр. А на самом деле? Киев сдали? Сдали! Днепропетровск, Полтаву. Теперь уже к Харькову подбираются… И мы можем не сегодня завтра в мешке оказаться.
— Ну, так пойди в штаб, пусть дают оружие.
Грищенко оглядывается вокруг, нет ли кого поблизости, и переходит на глухой шепот:
— Нужно потихоньку махнуть отсюда, пока не поздно. Понял?
— Куда же ты махнешь? Думаешь, в маршевую легко попасть? Так тебя на первом же повороте схватят, и будет судить военный трибунал как дезертира…
Заслышав чьи-то шаги, замолкаем. Навстречу идет комендантский патруль. Их пятеро, у одного на боку висит кобура.
— Чего шляетесь так поздно?! — грозно спрашивает тот, что при оружии. Но, заметив в наших руках котелки, примирительно советует: — Нужно раньше ходить за ужином.
Мы ничего не отвечаем. Стоим, пока их шаги не затихают вдалеке.
На юго-западе, над самым горизонтом, все мигают и мигают зарницы. И от тех немых вспышек становится тревожно и жутко. Неизвестность пугает. Идем молча. Уже сворачивая во двор, где в сарае расположился наш взвод, Александр толкнул меня локтем и остановился:
— Нужно к фронтовикам пристать. Понимаешь? В действующей части — ты с оружием! Тогда и чувствуешь себя уверенней даже перед лицом врага… А тут черт знает что! Детсадик какой-то устроили…
— Так подай рапорт на имя командира, просись на фронт.
— Будто на рапорт кто-то обратит внимание… Не та, брат, ситуация…
Молчу. Куда бы ни махнул из воинской части, все равно здесь тебя будут считать дезертиром.
— Ну, так как, согласен? — настаивал Александр.
— Нет. Не пойду я никуда. Это дурное дело… И тебе не советую. Хватит об этом думать, пока не поздно.
— Эх, ты… — подчеркнуто пренебрежительно бросил он и первый побрел неслышными шагами в темноту.
А если бы и в самом деле сбежали мы на фронт? Как сложилась бы моя жизнь? Где бы я оказался?
Мог ли я предвидеть в те дни, что дорога моя на фронт будет такой причудливой, что она проляжет через уральский город Челябинск?.. Конечно, нет. Вот что значит судьба! Очнулся от воспоминаний — вижу бригада растягивается в длинную колонну. Но что это? Первый батальон идет без остановки, а другие понемногу отстают, совсем пропадают за белыми сугробами…
— Выходит, что и на этот раз нас послали к черту на рога, — бурчит Губа, вернувшийся недавно из госпиталя вместе с Гришей Грищенко.
Побурчит, побурчит и перестанет. А главное, делает все как надо.
Конечно, нелегкая служба у солдат, немало испытаний на нашем пути, но мы знаем: на нас, рядовых тружениках войны, держатся все победы. Недаром так уважал, так любил солдата сам Суворов.
— Терпите, казачки, — говорю хлопцам, — атаманами будем.
…С какой радостью ступили мы на землю родной Украины, как замерло мое сердце, когда увидел я побеленные мелом, крытые камышом хатки села, чем-то похожего на мое.
Не буду рассказывать, как наш танковый корпус громил вражеские тылы под Ямполем, как встречали нас на Тернопольщине в марте 1944 года…
…На окраине Гримайлова, откуда только что выбили немцев, возле нашего танка собралась толпа народу. О чем-то шептались, говорили. Потом подошел ближе дед в выцветшей шляпе с пером, в латаном сером кожухе.
— Значит, вы — советские? — в голосе больше сомнения, нежели интереса. — Но ведь все говорят, что фронт еще где-то возле Винницы, а вы тут…
— Советские, советские! — усмехаемся, показывая звездочки на своих ушанках. — Разве не видите?
— Вижу, детки, вижу. — Он дрожащей рукой касается танкового крыла. — Ой, мощное! Слава Ису, слава Ису, что уже здесь…
В такие минуты сердце наполняется особенной радостью: и ты вместе с другими товарищами по оружию несешь людям избавление от фашистского ига…
«Интересно, о чем хочет говорить со мной Быков? Если приглашает, наверное, неспроста…» Становится холоднее. Поднимаю воротник шинели, глубже втягиваю в него голову. Вечереет. Ребята дремлют. Чтобы не свалиться с танка, привязываем себя к скобе тренчиком. Тренчиком или крепкой веревкой — что у кого есть под рукой. Заснешь, пусть как угодно трясет и подбрасывает, не страшно.
Ребята облепили танк со всех сторон. Сидят и впереди, и на крыльях, и возле башни — где только можно примоститься. Я, Николай Губа и Грищенко Гриша — на жалюзи. Здесь от нагретого мотора тепло, будто на печи. Не помню, как и задремал. Проснулся от взрывов. Снаряды рвутся левее и немного сзади. Вздыбливается земля. Взлетают вверх кусты.