Мне вспомнился этот рассказ Петра позже, при необычных обстоятельствах.
Только что командир батальона автоматчиков гвардии капитан Походько дал Петру Чопику трое суток ареста за его щедрую «помощь нуждающемуся»…
А я, глядя на Петра, думаю о его очень неровной, какой-то ухабистой фронтовой дороге — то взлеты, то падения… Или не везет ему, или он слишком неуравновешенный по натуре. Капа, кажется, удерживала его от необдуманных поступков, и после ее гибели он словно потерял равновесие…
В начале марта сорок четвертого года войска 1-го Украинского фронта, прорвав вражескую оборону в районе Шепетовки — Любар, развернули стремительное наступление в южном направлении. Надо было отрезать путь к отходу немецкой армии «Юг», окружить противника. Кроме того, перекрыть железную дорогу Одесса — Львов — один из основных путей передвижения войск противника на Правобережной Украине.
Немецкое командование, поняв, какая угроза нависла над его войсками, бросило сюда танки и пехоту для контрудара.
Наша бригада должна была сдерживать бешеный натиск противника, который рвался из района Винница — Проскуров на выручку окруженному гарнизону Тернополя.
Была непролазная грязь. Если наши «тридцатьчетверки», хотя и медленно, все же могли продвигаться по грунтовым дорогам, оставляя приглаженный днищем след, то немецкие танки, как только съезжали с шоссе, сразу же застревали. А уж о колесном транспорте нечего и говорить.
Мы спешились где-то неподалеку от Подволочиска. А дальше дорога лежала на восток. Минуя окутанный горьким дымом пожарищ Волочиск, перешли по льду Збруч. По его левому берегу пошли на юг.
— Это здесь до сентября тридцать девятого года проходила наша государственная граница, — отзывается Николай. Губа, — на той стороне реки уже властвовал пан пилсудчик…
— Было их, охотников до чужой земли, и до субчика-пилсудчика, и после, — говорит Петр Чопик. — Вспомни историю. Кто только не зарился на нашу землю… А мы выстояли…
— Ложись! — короткая и тревожная команда прозвучала почти одновременно с раскатистой очередью из пулемета. Эта очередь была такой внезапной, что трудно было сразу и сообразить, откуда стреляли.
Мы падаем, автоматы наготове.
— Рассредоточиться! Противник слева и впереди! — выкрикивает комроты Байрачный.
— Где он, черт, засел, когда вокруг голая равнина? — удивляется старшина Гаршин, вытирая рукавом грязь с веснушчатого лица.
Пулемет, на миг захлебнувшись, снова застрочил где-то впереди. Пули свистят то над самой головой, то уходят вправо и влево.
— Веером, гадина, сыплет смерть, веером! — не успокаивается Гаршин. — Ничего, и не в таких переделках бывали!..
От берега, тяжело дыша, ползет группа автоматчиков: тянут окровавленного бойца. Это из головного дозора. От них узнаем, что там, впереди, стоит хорошо замаскированный дот. Возможно, наш, построенный еще до тридцать девятого года, когда по Збручу проходила государственная граница. Уцелел. А может быть, фрицы отремонтировали.
— Кто бы подумал, что из нашего дота да по нам будут бить! — удивляется чернявый молодой боец.
— Это не так удивительно, как обидно, — говорит Николай Губа. — Обидно потому, что фашисты в этом доте, а не мы…
Лежит весь батальон, прижатый огнем к прихваченной мартовским заморозцем земле. И нечем заткнуть тому пулемету глотку: пушки по бездорожью не смогли пройти. Из батальонного миномета сколько ни били по доту — безрезультатно: у него толстючие железобетонные стены и такое же крепкое, чуть округлое, как лепешка, покрытие. По нему даже болванкой не ударишь — срикошетит.
Комбат Походько созывает командиров подразделений. Его командный пункт за обрывистым берегом у самой реки. Ползем к нему по-пластунски. Располагаемся кру́гом. Советуемся. Кто-то предлагает отойти назад. Но там крутой волной поднимается рыжий холм. Пули, пролетев над нашими головами, косят на том холме прошлогодний бурьян. Через него не проползти…
Перебраться на другой берег речки тоже невозможно: она простреливается противником. Наступать левее реки, прямо на восток, где синеет рощица, в обход дота, тоже рискованно: боковую охрану уже обстреляли. До рощи около семисот метров, если не больше. Пока доберешься по открытому полю, сто раз успеют убить…
Комбат принимает решение закрепиться, он приказывает окопаться. Второй роте — она была во главе колонны — фронтом к роще. Начинаем окапываться. На глубине тридцати — сорока сантиметров земля мерзлая, твердая как кость.