— Дело к вам короткое, — начал Спивак без агитации, — нужно накормить людей, потому что наши продукты еще не доставлены. Пока здесь нет новых властей, обращаемся к вам. Организуйте нам хорошую свинью или телочку, — Спивак загибает пальцы, — раз. Далее — мешка два картошки или мешок крупы или пшена. И, наконец, хлеба. — Комсорг, видно, в уме прикинул, сколько же нужно хлеба. — Ну, хотя бы пудов пять-шесть.
Хозяин, слушая, тоже загибал грязно-коричневые, толстые, будто комели, непослушные пальцы. Выдохнул лишь одно слово:
— Так!
— Дадим официальную справку с печатью. Все будет внесено в счет натуроплаты вашего села, — комсорг старался успокоить скисшего хозяина.
— Так! — кивнула черная чуприна. — С хлебом труднее. Да как-нибудь соберем… Куда прикажете все это?
— Может быть, где-то есть пара больших котлов…
Хозяин поспешил:
— Тамо, в высоком доме, была совхозная столовая. Котлы целые.
Выходим со старостой.
— Что-нибудь бы перекусили, — бросает вдогонку хозяйка. Спивак зыркнул на меня. Я опустил глаза.
— Спасибо. Нет времени! — крикнул из сеней комсорг.
Хозяин вывел из собственного сарая белолобую кряжистую телку. Она уже успела полинять и теперь бронзовела под солнцем рыжей гладенькой шерстью.
Около боковой стены дома на солнышке две красивые девушки. Черненькая — наверное, дочь хозяина, а русоволосая, видно, ее подружка. Стыдливо, но с неодолимым интересом стреляют на нас глазами. Спивак даже об камень споткнулся.
На улице говорю ему:
— Что, увидел несоюзную молодежь, выявил, так сказать, базу роста своей комсомолии и хотел, наверное, уже и агитнуть?
— А комсомолочки были бы хороши, — вздыхает тот. — Если тут надолго задержимся, проведу воспитательную работу…
Доложив Покрищаку (штаб батальона располагался через два дома от старостина), что задание комбата выполнено, мы торопимся к автоматчикам.
— Отказался от старостиных блинов? — кошу взглядом на Спивака.
— Как-то стыдно набивать глотку вкуснятиной, когда твои друзья сидят голодные…
Около КП толпа военных. Стоят в полный рост и пристально всматриваются туда, где железнодорожная насыпь пересекает лес. Пэтээровцы около своих окопчиков торчат как суслики около нор, чтобы при первой опасности нырнуть назад, спрятаться.
— Что там? — спрашиваем.
— Кто-то бежал по рельсам, — отвечает телефонист, — затем нырнул в посадку — и не видно.
Прибегает посыльный, передает приказ подполковника Барановского тянуть связь от КП батальона к штабу бригады.
— Где же расположился штаб? — интересуется Покрищак.
— В том высоком доме, что на северной окраине села. Там подвал и первый этаж целые.
Посыльный — ефрейтор из роты управления — отходит в сторону и подмигивает мне.
— Я видел Чопика, — таинственно сообщает, будто речь идет о каком-то очень опасном преступнике. — Сидит здесь, при штабе, в подвале. Просил передать ему курево, если есть.
Достаю пачку трофейных сигарет. Немецкий эрзац. Слабые, будто начинены половой. Наскребаю на дне кармана горсть махорки — нашей.
— Ну, как он там? — спрашиваю.
— Рыжее стал, чем был, — невесело усмехается, — небрит, только глаза синеют…
— Бежит! Бежит! — вдруг докатилось с правого фланга: оттуда лучше просматривается заречье между насыпью и опушкой леса.
Из глубины леса послышалась глухая скороговорка автомата. Вскоре и мы увидели одинокую фигуру. Еще издали распознали сержанта Вичканова. Это он с двумя бойцами ходил в лес на разведку.
— Немцы… Там! — выкрикнул отрывисто сержант за несколько метров до КП. — Много! Петр и Иван… — махнул правой рукой. Никак не мог перевести дух. Снял шапку, вытер вспотевший лоб и, немного успокоившись, добавил: — Батальона два — не меньше, а может быть, и целый полк. Пацанва. Стреляют плохо, но бегают, гады, как борзые.
Мы слышали и раньше, что на этом участке фронта орудует, кроме других, и «детская дивизия», состоящая из шестнадцати-семнадцатилетних солдат. Есть даже полк гитлерюгенда.
Вичканов, умывшись, снял порванную в нескольких местах шинель. Глянул на старшину Гаршина и, как бы извиняясь, бросил:
— Это когда через терновник пробирался.
Гаршин не придал его словам значения: наверное, думал сейчас о тех двух — Иване и Петре, которые уже не вернутся в родную роту.
— Ты же ранен! — выкрикнул какой-то молодой боец.