— Хлопцы будут бить из пулеметов от речки…
— От речки туда не достанешь, — не сдается Губа.
Но комсорг махнул рукой.
— Готовы? — спрашивает пулеметчиков.
— Да!
Мы веером строчим из автоматов в мрачные заросли.
— Бегом марш! Не останавливаться! — бросает пулеметчикам через плечо Спивак, а сам нажимает на спуск.
Не оглядываемся. Слышим тяжелый, глуховатый топот сапог по не затверделому еще выгону.
Через каких-то две-три минуты этот топот стихает. Оглядываемся.
Пулеметчикам уже осталось с полсотни метров, их прикроет крутой бережок.
— Не отвлекайтесь! — прикрикивает комсорг. — Стреляйте короткими очередями.
Стреляю низом по опушке. А в это время застучал «МГ», уже немного ближе к нам.
— Где же он, паскуда, примостился? — поднимается на ноги автоматчик и стреляет наугад.
За несколько шагов до берега двое пулеметчиков падают. Через мгновение падают другие и скатываются за спасительный край. А те двое так и остались лежать…
Стрельба нарастает с обеих сторон. Из лесу доносятся звуки стрельбы крупнокалиберного пулемета. Добежать до речки по открытой местности — нереально.
Комсорг помрачнел:
— Будем отходить не к речке, а к железнодорожной насыпи. Сейчас, поочередно отстреливаясь, доберемся до конца леса, там передохнем. А тогда по одному, по два — на всех парах через насыпь. За нею наше спасение. На мосту — взвод. Ни одному фрицу через насыпь не перейти… Может быть, у кого-нибудь есть другой вариант?
Но ничего лучшего придумать не могли. До западной окраины леса, которая граничит с насыпью, добрались сравнительно легко: внимание немцев, наверное, приковано к селу, к берегу речки, откуда без перерыва строчили пулеметы…
Вечереет. В село заходим с дальней улочки. Она выводит нас в широкую балку, где окопались минометчики. Здесь — оживление: разгружают машины с боеприпасами. Прибыли наши хозяйственники.
— А кухня? — интересуется Губа.
— И кухня, и медпункт, и даже Лелюк с почтой, — крепко пожимая нам руки, оповещает сержант Бородин.
Он, видно, рад тому, что и Губа и я — бывшие бойцы его расчета — возвращаемся живые…
Да и у меня на душе всегда теплеет, когда попадаю к минометчикам. Чувствую себя здесь как в старом отцовском доме, где все знакомо, волнующе близко…
— Правда, писем еще нет, — сочувствующе говорит Бородин, — еще, видно, связь с тылом непрочная, но газеты есть…
«До чего же, — думаю, — деликатный человек этот Бородин. Не только в поведении, в отношении к подчиненным, а даже в речи чувствуется. Не сказал, видишь, «связи нет» или «связь не налажена», а говорит: «связь непрочная». Это чтоб не портить нам настроения».
— В корпусной или армейской газете написано о Чопике. — Бородин просовывает руку за борт шинели, шуршит бумагами.
— О спирте там или о бревне? — не сдерживает интереса Губа.
— Пишут о его храбрости и находчивости, — спокойно говорит Бородин. — А бревно — это один из эпизодов его фронтовой жизни… Берите, почитаете, — отдает мне газету.
Спешим в медпункт. Он расположился недалеко от штаба. Но по дороге комсорг говорит, что сначала нужно доложить туда о нашем прибытии, а уже потом — на перевязку.
Теперь командный пункт — в обычной избе, над которой раскачиваются оголенные ветви старых вязов.
Губа с автоматчиками усаживаются на завалинке, готовятся закурить.
— Мы здесь подождем, — бросает вслед комсоргу и мне. — Зачем туда всем переться…
Заходим. В комнате шумно, людно и достаточно светло: двенадцатилинейная лампа с железным абажуром висит под матицей, еще одна — без абажура — стоит на высоком сундуке возле стола. За столом наклонились над бумагами комбат Походько и лейтенант Покрищак.
Докладываем.
— Итак, последние из уцелевших после встречного боя в лесу…
Мне показалось, что слова «встречного боя в лесу» комбат произнес с горькой иронией.
— Считайте, что это была разведка боем, — криво улыбнулся Покрищак, взглянув на капитана. — За нее комбриг Фомич строго спросит…
Походько, повернув, к нам озабоченное, с тенью усталости лицо, говорит:
— Не очень большой арьергард, не очень…
— На завалинке еще шестеро, — отзываюсь.
— Да я уже слышал, что всего восемь. — Заметив, что комсорг Спивак едва стоит, комбат махнул рукой в сторону скамейки: — Садитесь.
Широкая темно-коричневая скамейка стоит около стены, в которой два окна. Эти окна, как я заметил еще со двора, смотрят в направлении леса — на юг. И ничто с той стороны их не заслоняет. Они завешаны дерюгами, еще внизу — до половины — заткнуты большими подушками без наволочек. Из полотняных серых наперников торчат перья, как на плохо общипанной утке.