— Эта собака давно уже слоняется по нашей земле, — кивает на здоровяка унтера Покрищак, — наверное, и говорить по-нашему умеет.
— Умею, — говорит тот, — но ничего не скажу, ничего!
— Скажешь, — криво усмехается Покрищак, — мы заставим! А нет — туда тебе и дорога. — И, уже обернувшись ко мне и Червякову-младшему, спокойно бросил: — Отведите обоих в штаб бригады. Там поговорят с ними…
Вытягиваю из-за пазухи папку, отдаю лейтенанту Покрищаку.
— Пока мы это посмотрим, обождите. Но выведите их из штаба, чтобы не воняло.
Густой, клубистый туман перекатывается над селом белыми и мягкими волнами. Щекотно пахнет пашней, перепрелым навозом, слежавшимися листьями. Скоро потянутся перелетные птицы на север к своим гнездам, потянутся в поле пахари и сеятели…
Потянутся? Так было до войны, а теперь там и работать толком некому — одни женщины и подростки.
Поглядываю на того, что согнулся под походной рацией. Сопляк. Он наверняка не умеет еще ни за плугом ходить, ни молот держать, а вот самому плохому — людей убивать — уже научился. Семенит возле своего унтера, своего учителя, щурит глаза на него, полные собачьей преданности… А унтер, видно, заядлый головорез. Ишь как по-волчьи оглядывается. Дай волю — живым съест…
— Ну и по-дурацки же, — говорю, — мир устроен. Вместо того чтобы трудиться, радоваться жизни — иди убивай, уничтожай все, жги. Чертовщина, и только…
— К сожалению, пока что так, — соглашается Володя Червяков. — Либо мы их, либо они — нас. Ничего, брат, не поделаешь, пока не очистим землю от этой нечисти… А потом уж заживем…
— Говорите себе… — бросает через плечо унтер. — Вот немного подсохнет, от вас пух будет лететь! Не к Волге турнем, как было, а за Урал, в Сибирь к белым медведям…
— Ты смотри, какая стерва. — Володя снимает автомат с шеи, берет на прицел: — Да я тебя, свинячье рыло, сразу прикончу, если не заткнешь глотку!
Тот, что-то буркнув, молча тяжело месит вязкую грязь.
Идем напрямик через огороды; улицами — большой крюк. Спускаемся в ту балку, где окопались наши минометчики. Низина, где сеют коноплю, блестит. Земля еще не успела впитать весенние воды. Вязко. Тот, с ящиком на спине, едва переставляет ноги. Унтер подходит к нему сзади, берется за ящик.
Вдруг крышка рации клацнула, и в тот же миг:
— Хенде хох! — говорит унтер нам негромко, но властно. В каждой руке держит по гранате.
Я дернул автомат.
— Не нужно, — спокойно советует Володя, — я с ним и так поговорю…
Подскочив к унтеру, размахнулся и огрел того прикладом по голове. Унтер мешком осел в вязкую грязь.
— Кажется, я перестарался, — скребет Червяков за ухом, склонившись над унтером, — Думал только оглушить… Может, еще понадобился бы. А этот слюнтяй, — кивает на увязнувшего в грязи радиста, — дальше своего носа не видит, не знает… Ну да ничего… Может, очухается — приведу в штаб, а нет — собаке собачья смерть.
— Как ты, — спрашиваю, — не побоялся подойти? Почему не стрелял?
— Жаль пулю на такого гада тратить. А не побоялся — видел, фриц забыл с перепугу на гранатах чеку выдернуть. Вот смотри. — Володя подбирает одну с деревянной, длинной, похожей на веретено ручкой. Вытирает обе гранаты об остатки снега на меже. — Пригодятся. Их удобно бросать. Хорошо замахиваться.
— Как же случилось, — удивляюсь, — что в тот сундук не заглянули?
— Ребята-радисты включили тумблер — шипело, ну, значит, настоящее, — улыбается Володя. — Да еще и Покрищак приказал доставить ее целехонькую в штаб бригады, говорил, пригодится… А они, мерзавцы, до чего додумались. Видно, припрятали на крайний случай: подорвать сундук и себя…
Я иду с радистом в штаб, а Червяков остается возле унтера, который, «может, очухается». Да, видно, унтеру, который провел «зиму под Москвой», уже не суждено больше топтать нашу землю.
Возле штаба бригады утренняя суета, ординарцы, связисты, писари, шоферы, разведчики, радисты, хозяйственники и другие бойцы из роты управления спешат с котелками кто к кухне, кто уже от нее. Поглядывают с интересом на пленного, который надламывает хребет здоровенным ящиком.
Говорят мне:
— Ты что, не мог подобрать лучшего грузчика?
— Да этому бы котенку верхом на метле ездить… Тоже мне вояка.
— Это, видно, парламентер из «детской дивизии».
— Придавил его сундуком, чтобы не убежал?
Сдаю пленного дежурному. Тот пробежал глазами сопроводительную записку Покрищака.
— Где же второй?