— Никто не спал, — отвечает Губа. — Это, наверное, тогда, когда мы ходили за горбылем или соломой.
— А кто же вас учил оголять оборону, если под носом противник! Кто? Смотрите, чтоб такие фокусы не повторились. Дорогой ценой придется всем за них расплачиваться. — И пошел по траншее дальше, на левый фланг.
— Строгий у нас комбат, — крутит головой чернявый автоматчик. — Такому под горячую руку лучше не попадайся. Скрутит голову, как цыпленку.
— Строгий, — соглашается Губа, — но справедливый! — Немного помолчав: — А что это, скажи, был бы за командир, если бы у него ни строгости, ни требовательности? Это уже не командир, а мякиш невыпеченного хлеба или несоленый кулеш…
Мины взрываются недалеко от траншеи. Осколки взлетают, будто стаи перепуганных воробьев, и шлепаются на глинистый бруствер. Прижимаемся, приседаем на дно траншеи. А Походько не обращает внимания, еще и оглядывается, будто бы хочет узнать: откуда именно бьют и насколько удачно заняли мы оборону.
— Говорят, что наш комбат и на Халхин-Голе воевал, и на финской, — поглядывает вслед Походько Николай Губа, — а до сих пор бояться не научился…
— Скорее — отучился, — отзывается Макар Пахуцкий. — Просто он по звуку знает, что гостинцы не ему адресованы.
Я тоже удивляюсь смелости Походько: не любит человек кланяться пулям или снарядам.
Орлов и еще несколько автоматчиков ложатся спать. Пахуцкий берет лопату и идет готовить запасную площадку для своего «патефона». Так называют ручной пулемет, наверное, потому, что имеет круглый диск. Второй номер копошится возле патронных коробок.
— Почему не идешь в блиндаж? — говорю ему. — Отдыхать нужно по очереди с первым номером.
— Что-то не хочется.
— Боец делает не то, что хочется, а то, что нужно.
Когда второй номер исчез в блиндаже, Губа усмехнулся:
— Не подражай Походько, все равно из тебя не выйдет комбата.
Чувствую, что покраснел. «Ну и язва же этот Губа».
А он уже возле автоматчиков, наблюдает.
Минометчики противника ведут методичный — через каждые пять минут — обстрел нашего правого фланга! Ведь там — мост, а невдалеке — мощеная дорога на Тернополь.
На левом фланге тоже стрельба: тарахтят «МГ». Им отвечают наши «патефоны».
Левый фланг растянулся дальше кладбища, что в конце села на возвышении. Позиция у ребят достаточно выгодная: они окопались на крутом склоне: туда забраться со стороны речки нелегко.
— Провоцируют, — говорю Губе, — хотят выявить огневые точки, чтобы накрыть их минами. Но атаковать там не станут, нашим бояться нечего…
— А чего же бояться, — соглашается тот и добавляет: — Если за два шага от тебя — кладбище.
Пахуцкий лукаво поглядывает то на Губу, то на меня, в темно-серых глазах смешинки…
Мне неохота пасовать перед Губой, да еще при свидетеле, но что-нибудь путное сказать не могу. И потому скороговоркой продолжаю:
— Нам туда заглядывать рано. Еще свою землю не очистили от погани, а придется, наверное, идти и дальше…
— То-то и оно, что рано, — не сдается Губа.
— Что-то ты сегодня, Николай, не в настроении.
— А откуда же настроению взяться, если соотношение сил не в нашу пользу, к тому же позиции наши — как на ладони, а враг прикрыт лесом…
Для чего-то поправляет густые складки шинели под ремнем. Она на нем была широка и длинна. Подкоротили, отрезав полосу в четыре пальца для «молнии» на фитили. Лучших фитилей чем из солдатской шинели — не найдешь.
Разогнав бугристые складки, добавляет:
— А потом в сводке о нас скажут: «Кое-где велись бои местного значения». Будто для солдата неодинаково, в каком бою он погибнет или где его покалечат — в бою местного значения или в крупной операции!..
— Ну тогда постарайся, чтобы тебя в «местной операции» не стукнуло, — вмешивается Пахуцкий. — Подставишь лоб в «масштабной»… Может, отправляясь на тот свет, даже улыбнешься от сознания, что погиб в «крупном деле». Чудак!..
Губа молчит. Надвигает шапку-ушанку на брови, чтобы не слепило солнце. Втянув голову в плечи так, что выгнутые погоны щекочут уши, посматривает из-за бруствера в сторону леса.
Громыхнуло вверху, будто короткий удар грома, потом еще раз и еще. Щурясь, прижимаемся к стенкам траншеи. Слышно, как осколки тарабанят по железной кровле церкви. Три кучерявых тучки зависли в небе: одна над линией обороны, левее от нас, другие немного позади, почти над церковью.