— Идите! — кричу Червякову. — Мы уже горим!
— Я сейчас, я сейчас, — копается в каких-то бумагах на столе. — Ты иди, я догоню.
К проему наружных дверей, извиваясь, стремятся розовато-желтые языки, жадно лижут окрашенную притолоку. Дым вызывает слезы и словно горячей паклей затыкает мне горло.
— Идите! — уже приказываю. Хватаю из-под его дрожащих узловатых пальцев какую-то папку и засовываю за борт шинели. — За мной, а то будет поздно!
Он завязывает вещевой мешок, наполненный бумагами, забрасывает за спину. Выдергивает ящики — один, другой…
— Держись меня! — Проскакиваю через огненный занавес в дверях. Слышу хрипловатое, басистое:
— Иду, иду!..
Только-только сунулся за угол дома, чтобы выскочить на улицу, как по мне сразу же ударили из автомата. Увидел даже синеватые вспышки над автоматной струей. Упал — и в тот же миг юркнул за изгородь, в соседний двор, который еще не горел.
В густой тени сарая выхожу на улицу. На ее противоположной стороне, немного наискосок, — церковь. Там наши. Но улицу вдоль и поперек пересекает бесчисленное количество маленьких шустрых светлячков — трассирующих пуль. «Где же Червяков? То ли уже около церкви, то ли здесь, на задворье, позади меня?» Отползаю в глубину двора, зову. Никто не отзывается, только трассирующих пуль на затемненном подворье становится больше.
«Ну, наверное, он уже около церкви. Теперь бы и тебе как-нибудь туда пробраться».
Ползу. Залегаю за изгородью. Густота шустрых светлячков не уменьшилась. Слышу довольно громкое перекрикивание немцев со стороны огородов. Приближаются. «Прочесывают, гады, и дворы и огороды. Оставаться больше здесь нельзя…»
Ползу между каких-то кустов палисадника — то ли барбариса, то ли смородины — вдоль улицы, чтобы поравняться с церковью. Наконец вижу ее ворота, багряные отблески пожара в узеньких окнах. Даже донесся оттуда шум, а может быть, показалось. Только как же туда добраться? Улицу перегородил огонь, а чужая речь уже заполняет подворье за моей спиной.
«Досижусь или же долежусь, пока сцапают меня, как сонного тетерева на насесте. Вот тогда испробую такого, чего и не снилось. Это в том случае, если не кокнут сразу…»
Меня уже трясет как в лихорадке. Приказываю себе встать, но страх быть пронизанным первой же пулей прижимает к земле.
«А может быть, не заметят, может быть, пройдут стороной?.. Ой, не пройдут! — слышу, что обшаривают там, сзади, каждый уголок. — Не пройдут!..»
Вскакиваю на ноги, стремительно, что есть духу, не пригибаясь, не оглядываясь, бегу.
Только добежать, не дрогнуть, не упасть — тогда уже не доползешь: тебя прошьют десятки пуль…
Улица позади. Кусочек площади, на которой церковь, — позади. Не чую под собой ног, не могу перевести дыхание. Пошатываясь на ступеньках, вваливаюсь в церковь…
«Как мы когда-то бегали от них», — вспоминаю шутку и грустно, но в то же время и радостно улыбаюсь.
Окинув глазом мрачную полутьму, спрашиваю у комсорга:
— А Червяков где?
— Его не было, еще не пришел…
«Что же стряслось? Куда он подевался?..»
Возвращаюсь на паперть, сбегаю ниже.
— Ребята! — к тем, что заняли оборону у ограды. — Червяков-старший не пробегал мимо вас туда? — киваю головой в сторону кладбища.
— После Покрищака ни одна мышка не прошмыгнула, — откликается один неподалеку от меня.
— Не было никого, ни туда, ни оттуда, — добавляет другой.
Что же произошло? Заплутался или где-то лежит в укрытии, выжидает, пока все утихнет, чтобы потом — к своим? А может, он упал от первой же пули, выбежав на улицу? Или даже не успел выскочить из дома?
Не хочется верить в самое плохое. Еще живет надежда в душе: а может быть…
Обхожу церковь — на всякий случай пригибаюсь, — бегу к кладбищу.
Теперь здесь КП. Людно, если присмотреться, но никакого шума или гама. Разговоры — негромкие, стреляют редко. Во всем чувствуется властная рука командира — капитана Походько.
Отсюда хорошо видно ночное село, освещенное в нескольких местах большими пожарищами. Горят два подворья неподалеку от церкви — штабное и соседнее с ним, горит несколько домов около моста и еще несколько — поблизости от штаба бригады.
Из рассказов, из разговоров между бойцами узнаю, что фрицы, пробравшись тихо в темноте к пэтээровским окопам, прикончили человек шесть или семь без единого выстрела. Так враги оголили нашу оборону на участке двух-трех усадеб. Через эту щель просочилась в наш тыл группа автоматчиков…